«У нас нет понимания, что женщину нельзя брать силой» Почему в Европе секс без согласия — это изнасилование, а в России — нет

Согласие на секс — сложное понятие с этической, социальной и юридической точки зрения. У него нет однозначного определения и его непросто обсуждать из-за табуированности темы, но с каждым годом все больше стран признает секс без согласия изнасилованием. Этот подход закреплен в Конвенции Совета Европы о предотвращении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием (ее часто называют Стамбульской конвенцией), вступившей в силу семь лет назад. Мы разобрались, как используется понятие согласия в законодательстве европейских стран и как обстоит с ним дело в России.

Что такое согласие?

Amnesty International дает два определения изнасилования: как секса без согласия (consent-based definition of rape) и как секса под принуждением или угрозой, с применением силы или в обстоятельствах, когда жертва не может постоять за себя (force-based definition). В 2020 году секс без согласия считали изнасилованием только в 12 европейских государствах из 31, чье национальное законодательство проанализировала организация. Это Бельгия, Великобритания, Германия, Греция, Дания, Ирландия, Исландия, Кипр, Люксембург, Мальта, Хорватия и Швеция. Эксперты группы GREVIO, которая следит за тем, как соблюдают Стамбульскую конвенцию ратифицировавшие ее страны, также включают в этот список Австрию, Португалию и Черногорию. В 2021 году секс без согласия также стали считать изнасилованием в Испании.

Все страны, считающие секс без согласия изнасилованием, подписали Стамбульскую конвенцию. В целом документ ратифицировали 34 государства, более 40 стран — подписали, но не ратифицировали. В числе последних среди стран постсоветского пространства, входящих в состав Совета Европы, — Россия и Азербайджан. Украина, например, не ратифицировала документ из-за дискуссии вокруг использованных в нем понятий «гендер» и «гендерная идентичность», но позаимствовала ключевые механизмы для национального законодательства и тоже с недавних пор признает изнасилованием секс без согласия, а не по принуждению.

В соответствии с Конвенцией, согласие на секс должно быть дано человеком добровольно в результате свободного волеизъявления и с учетом окружающих обстоятельств. Конкретного определения документ не предлагает: ратифицировавшие конвенцию страны могут сами устанавливать в национальном законодательстве определение термина и факторы, свидетельствующие об отсутствии согласия. Как объясняет специальный советник по гендерно-чувствительным вопросам коллегии адвокатов Pen&Paper Анна Ривина, так Совет Европы позволяет законодательству различных стран формироваться естественным для него способом, с учетом национальных особенностей, обычаев и религиозного разнообразия, не противореча общей, базовой конструкции, прописанной в Конвенции.

Идеальной модели не существует

В научном сообществе нет общепринятого понимания того, что такое согласие. Некоторые исследователи ссылаются на некое «общее представление», не уточняя, из чего оно состоит. Сама сфера изучения этой концепции достаточно новая: в 2007 году термин sexual consent в трудах по психологии, социологии и женской проблематике встречался в сто-двести раз реже, чем термины «изнасилование» и «сексуальное насилие». Концепцию согласия чрезвычайно сложно изучать и в практическом отношении: люди не склонны посвящать посторонних в детали своего сексуального опыта — даже в повседневном общении с близкими и партнерами такое обсуждение кажется многим недопустимым или неловким. Как следствие, современные идеи о согласии распространяются медленно. Например, недавнее исследование среди британских подростков показало, что в своих представлениях о сексуальном согласии, в том числе на секстинг, они опираются больше на гендерные стереотипы, чем на современные идеи.

Даже признав секс без согласия изнасилованием, разные страны могут подразумевать под «согласием» разное: секс, который посчитают уголовно наказуемым изнасилованием в одной стране, может не считаться таковым в другой. Существуют две основные модели сексуального согласия, сформировавшиеся в правоведении к концу ХХ века. Например, Германия с 2016 года придерживается «Нет-модели», или модели «нет значит нет»: подразумевается, что партнер должен сообщить о несогласии вербально (напрямую словами) или физически, например, сопротивляясь. В противном случае его согласие есть у партнера по умолчанию, то есть ответственность за нежелательный сексуальный акт ложится на жертву. В Швеции, напротив, с 2018 года придерживаются «Да-модели», или модели «да значит да»:

только прямо сказанное или явно продемонстрированное невербально «да» дает инициатору право заняться сексом.

В первый же год после изменения законодательства в стране значительно выросло количество обвинительных приговоров по делам об изнасиловании, увеличилось число расследований по случаям изнасилования, которые не считались таковыми до изменений в законодательстве. Как правило, это происходило, когда жертва не смогла выразить несогласие по физическим или психологическим причинам. Amnesty International и эксперты GREVIO призывают все страны ориентироваться именно на «Да-модель».

Впрочем, обе эти модели не идеальны. Они не учитывают психологические и физические реакции человека на травматичные события. Жертва не всегда в силах противостоять насилию. Одна из возможных реакций — ощущение, что жертва как будто наблюдает за насилием над собой со стороны. Такая реакция называется перитравматической диссоциацией и вызывается перегрузкой нервной системы. Жертва может оцепенеть и потерять контроль над собственным телом — или вовсе отказаться от физического сопротивления из-за страха ухудшить ситуацию. Второй недостаток связан с тем, что человек, инициирующий секс, может неверно истолковать поведение другого лица, будь то зрительный контакт, прикосновение, физическая дистанция, употребление алкоголя или раскрепощенный стиль в одежде. На язык тела тут полагаться невозможно: он может говорить как о согласии, так и об его отсутствии. «Да-модель» признает эту проблему, но не способна ее разрешить. «Нет-модель», согласно которой согласие на секс с проникновением есть у мужчины по умолчанию, если женщина прямо не говорит «нет», игнорирует проблему полностью.

Существуют альтернативные модели согласия, например «модель обсуждения» американского правоведа Мишель Андерсон. Она подразумевает активное обсуждение намерений, границ и желаний перед сексом или ласками, в котором в равной степени участвуют партнеры независимо от их гендера и сексуальной ориентации. Однако критики этой модели считают, что по такой логике любого человека, не инициировавшего перед сексом обсуждения, можно считать насильником.

А как это работает в России?

В российском законодательстве понятие согласия в обсуждаемом здесь смысле не используется. В уголовном праве есть понятие «возраста сексуального согласия», наступающего в России с 16 лет, но оно регулирует возникновение права на секс с точки зрения биологической готовности организма, а не этики. При расследовании дел об изнасиловании российские правоохранительные органы придерживаются определения согласия как секса с принуждением. «Если она не кричала, не давала отпор, не пыталась ударить или отбиться, полицейские считают, что это “ненастоящее изнасилование” и что состава преступления здесь нет. Считается, что согласие не там, где оно было произнесено, а там, где не было откровенного насилия», — объясняет Анна Ривина.

Российская практика в отношении определения состава преступления при изнасиловании отличается от международной. В России изнасилованием считают только секс с вагинальным проникновением при условии применения насилия, угрозы его применения или беспомощного состояния потерпевшей. В практике Международного уголовного суда изнасилованием будет любое проникновение в тело человека без его согласия, независимо от степени, характера этого проникновения (анального или вагинального) и использованного с этой целью предмета. Кроме того, в России пострадавшей от изнасилования может быть признана только женщина, а насильственный оральный или анальный секс по отношению к мужчине квалифицируется как действие сексуального характера. Стамбульская конвенция же защищает человека независимо от его гендера и половой ориентации.

При этом российское законодательство имеет механизмы, которые при желании можно было бы использовать, чтобы защитить жертв «ненастоящего изнасилования» и наказать виновных, однако на это практически нет запроса внутри правоохранительной системы, считает Анна Ривина. «Состав преступления по 131-й статье об изнасиловании можно понимать по-разному, там нет четких характеристик, но его никогда не прочитают так, что женское “нет” чего-то стоит.

У нас нет понимания, что женщину нельзя “брать” силой, что женское “нет” действительно означает “нет”, а не кокетство.

При желании и правоохранительная система, и прокуратура, и следственный комитет могли бы четко понимать, например, что такое беспомощное состояние. Тем более, что разъяснения об этом уже выпустил Пленум Верховного суда. На практике же нужно доказать, что было насилие, угроза и беспомощное состояние, и если не попадется ответственный полицейский, то бремя доказывания ляжет на плечи пострадавшей, не говоря о том, что во время этого процесса к ней будут относится со скепсисом и много раз задавать неприятные вопросы. Получается, что это больше декларативная норма», — объясняет юрист.

Женщины, обращаясь в полицию, натыкаются на «патриархальную стену» — стереотипы о женском поведении («сама виновата, что не туда пошла, неправильно оделась, сама этого хотела»); около 85 % пострадавших от насилия не рискуют обращаться в правоохранительные органы, не веря в результат или опасаясь за свою физическую и психологическую безопасность, говорит Ривина. В качестве примера обоснованности таких опасений она приводит историю девушки, обратившейся в полицию с заявлением втайне от семьи: на следующей день полицейский по своей инициативе поехал к ее родителям, «чтобы рассказать папе, какая его дочь падшая женщина и что она якобы была изнасилована». Такая процедура при проведении расследования, разумеется, не предусмотрена.

В западных странах реформы законодательства, связанного с сексуальной безопасностью, нередко начинались с действий общественных активистов и исследований по проблеме в научном сообществе. Например, в Швеции активисты национального общественного движения ФАТТА («Получи это») пять лет лоббировали изменения в национальном законодательстве после того, как в 2013 году суд оправдал трех молодых людей, изнасиловавших 15-летнюю девушку бутылкой из-под вина и причинивших ей телесные повреждения. Тогда судья посчитал, что люди во время секса совершают те или иные действия с телом партнера в естественном, спонтанном порядке, и не спрашивать на это согласия нормально.

Другой пример — американский колледж Антиох в штате Огайо, в 1990 году первым среди американских высших учебных заведений разработавший и принявший документ под названием «политика согласия». Вступать в половые отношения, не получив однозначное согласие партнера, на территории кампуса было запрещено. К этому руководство колледжа подтолкнули два случая изнасилования за год, но американское общество оказалось настолько к этому не готово, что журналисты, узнав о нововведении через три года, стали его высмеивать.

Сегодня кодекс сексуального поведения — привычная вещь в американских университетах.

Многие, в том числе Гарвардский, Йельский и Мичиганский, обязывают студентов получить именно активное согласие перед тем, как начать половые отношения с кем-либо из студентов. А в Калифорнии с 2014 года даже действует закон, обязывающий принимать такую политику все высшие учебные заведения штата.

Но такова ситуация в странах, где существует реальное разделение ветвей власти и свободная общественная дискуссия, а при авторитарных режимах такая практика практически не работает, поэтому ситуация в России будет отличаться, считает Анна Ривина. Если в стране и примут закон о домашнем насилии, то он точно не будет содержать терминов «гендер» и «гендерная идентичность» и не будет основываться на конвенциях, поскольку Россия сейчас не ориентирована в сторону принятия международных норм.

Материал подготовлен в партнерстве с журналом «Правовой диалог» Гражданского форума ЕС-Россия.