«Нас теперь все ненавидят?» Как после 24 февраля мир взглянул на русских другими глазами

Российская агрессия против Украины с территории РФ и Беларуси привела к введению санкций, которые коснулись не только московских и минских элит, но и простых граждан. По мнению западных политиков, санкции должны подтолкнуть россиян и белорусов призвать свои власти к ответу. Но если от выросшего курса доллара и дефицита айфонов можно уехать, то разговоры о коллективной ответственности россиян за содеянное Путиным за границей звучат только громче.

Журналист из Польши Лена Бабакова для «Гласной» — о том, что изменилось для россиян во всем мире после 24 февраля.

В начале марта филармонии в польских Быдгоще и Щецине убрали из программы произведения российских композиторов. Несколько издательств сообщили, что приостанавливают работу над заказанными переводами русской литературы. Водители машин с российскими номерами заклеивают на них бело-сине-красный флаг. Шаг небезосновательный: «Машины с российскими номерами не обслуживаем», — объявление на листке формата А4 на одной из польских заправок недавно стало хитом соцсетей.

Подобные объявления в польских магазинах и ресторанах можно было увидеть еще в марте 2014-го, в дни крымского псевдореферендума. У стран Центральной Европы, на территории которых после 1945 года осталась Красная армия, втянув их в советскую сферу влияния до 1989 года, — своя травма в отношениях с Россией. «Сегодня Грузия, завтра Украина, послезавтра — мы», — фрагмент выступления президента Леха Качинского в Тбилиси в августе 2008-го, ставший классикой. Но контекст сегодняшних объявлений — это уже не только про страхи и травмы: по состоянию на вечер 16 марта, в Польшу прибыли почти 1,9 млн беженцев из Украины, в основном женщины и дети.

Люди, чей багаж — маленький рюкзачок да переноска для домашнего любимца, вздрагивающие от звука сирены скорой помощи или хлопка фейерверка, бегут от российской армии. В вечерних новостях иногда проскакивает картинка: по данным опроса ВЦИОМ, более 70% россиян поддерживают действия Кремля в Украине.

«Я смотрю на эти цифры, смотрю, как лишь тысячи в 120-миллионной стране выходят на митинги, смотрю в глаза украинских женщин и детей, которым раздаю на вокзале гуманитарную помощь, и понимаю — я не людоед, но не должно быть так, что эти женщины и дети — единственные, кто почувствует последствия войны», — говорит моя варшавская подруга Катажина, и она не одинока в своем мнении.

Большинство моих польских друзей считают россиян если не соучастниками Путина, то преступно пассивными свидетелями,

с чьего молчаливого согласия Кремль уже два десятилетия творит зло. И хотя польские СМИ регулярно предоставляют площадку представителям российской продемократической диаспоры, появление в кадре «Первого канала» Марины Овсянниковой многие поляки посчитали не смелым поступком, а лишь очередным актом театра останкинской пропаганды.

Слова Путина про русофобию в Европе как аналог преследования евреев в Третьем Рейхе абсурдны: никто не свозит россиян в концлагеря, их продолжают пускать в ЕС, где можно получить убежище или найти работу, примеры cancel culture относятся к символическому пространству. Однако нельзя отрицать: после 24 февраля мир взглянул на Россию и ее граждан другими глазами.

Часть шагов «прочь от Москвы» откровенно забавны. Так, сеть берлинских пекарен 28 февраля убрала из меню Russisches Zupfkuchen — русскую булочку с творогом. Булочка росла на дрожжах во время аннексии Крыма, прокладки трубы второго Nord Stream, но теперь скисла. Некоторые польские рестораны переименовали традиционное национальное блюдо — pierogi ruskie, то есть вареники с картошкой и творогом — в украинские. Историки недоумевают: вареники так названы не в честь России, а только Руси — исторического названия Правобережной Украины: Руским называлось воеводство Первой Речи Посполитой со столицей во Львове. Но, похоже, дерусификация и без того нероссийских мучных изделий набирает обороты.

Однако другие шаги европейцев, которые искренне хотят поддержать Украину и остановить российскую агрессию, — повод не для шуток, а для серьезных этических дискуссий. На следующий день после атаки на украинские города ведущая программа немецких академических обменов DAAD приостановила участие в ней российских ученых; нового набора не будет, а нынешние стипендиаты должны прервать стажировки. Польская академия наук проинформировала российскую исследовательницу Александру Яцик — соредактора сборника о Немцове, написавшую множество научных статей про путинизм и преследования оппозиции в России, — о том, что прекращает ее стипендию. Спустя пару дней Академия отозвала свое решение — погорячились, но осадок остался: борьба за мир может коснуться даже тех, чья антипутинская позиция общеизвестна, а с Россией их не связывает ничего, кроме двуглавого орла на обложке красного паспорта.

С неприятными последствиями от обладания паспорта страны-агрессора сталкиваются не только россияне. «За эти три недели мы зарегистрировали более 160 обращений белорусов по поводу хейта или дискриминации, связанной с поиском жилья, работы или социальными контактами», — рассказывает Алина Ковшик, соосновательница варшавского Центра белорусской солидарности. С лета 2020 года Центр помогает в релокации и обустройстве жизни в ЕС белорусам, вынужденным покинуть страну после сфальсифицированных президентских выборов и разгрома протестов в поддержку оппозиционной кандидатки Светланы Тихановской. Год назад дома в Польше были украшены бело-красно-белыми флагами в знак солидарности с белорусским протестом, белорусы массово получали гуманитарные визы, а политики наперегонки заявляли о том, что каждый найдет в Европе новый безопасный дом. Теперь организаторы краковского весеннего марафона отказывают белорусам в регистрации наравне с россиянами.

Отличие сегодняшних событий от случившегося в 2014 году — не только в том, что эта агрессия в открытую. Сегодня весь западный мир, а не только страны Центрально-Восточной Европы, наконец, посмотрел на происходящее глазами украинцев. Нет больше гаденького «украинского кризиса», [запрещенное в РФ слово] назвали [запрещенное в РФ слово]. Немцы, британцы, американцы каждый день видят уставшего президента Владимира Зеленского, который остается на рабочем месте и подтверждает, что его народ борется. Украинцы дома и заграницей создали неимоверную волонтерскую инфраструктуру, через которую во Львов, ставший главным транспортным хабом страны, попадает все — от автоматов до детского питания. Уставшие, разгневанные, переживающие за своих близких украинцы смотрят на Россию — и не видят там массового бунта, который помог бы закончить эру Путина.

Почему украинцы устали верить, что проблема только в «плохом царе», объясняет Вероника Луцка в колонке для сайта «Детектор медиа»: «Не Путин приехал на танке к украинским границам и не 190 тысяч его клонов, а 190 тысяч россиян. […] Россияне разрабатывают и строят для России вооружение. Россияне работают на пропагандистскую машину: телеведущие, журналисты, блогеры и лидеры мнений, у которых недавно легко покупали рекламу поправок к конституции. За деньги или на своем энтузиазме россияне распространяют кремлевские нарративы, под каждым постом оставляя комментарий «восемь лет вы бомбили Донбасс». […] Каждый, кто живет, работает или ведет бизнес в России, спонсирует эту войну. Путин не за свой счет покупает «Грады» и платит вагнеровцам — на это идут деньги из бюджета. В 2022 году на «национальную оборону» России планировали выделить 3,5 триллиона рублей, или 15% от всех расходов бюджета. Не каждый россиянин нажимает на курок, но каждый покупает патроны. […] Нельзя быть и большими, и бесправными. Нельзя взять себе балет и Достоевского, а коррупцию, ОМОН и бомбардировку Харькова оставить кому-нибудь другому».

«Европейские институты принимают российских актеров, художников, историков, искусствоведов, студентов так же, как наших, трактуя их как диссидентов и «беженцев»! — пишет бывшая вице-министр культуры Украины Ирина Подоляк. — Европейцы создают дискуссионные платформы, резиденции, выставки, на которые приглашают и наших, и русских в равной степени, чтобы «искать взаимопонимание и примирение»… От этого «они тоже жертвы путинского режима» уже тошнит… Они десятилетиями поддерживали путинский режим и пользовались им, а когда пришлось надушиться «Русским лесом» или «Красной Москвой», поехали на резиденции для интеллектуальных «беженцев», где их воспринимают как сторону для баланса мнений!».

Я киевлянка. Хотя я уже тринадцать лет живу в Варшаве, мой дом — там. Я нормально не спала ни одной ночи с 24 февраля. Просыпаюсь каждые пару часов, чтобы читать новости.

Не попала ли ракета в мой дом? В дом моих друзей? Успел ли уехать из Ирпеня друг Жора, давно он не отзывался… Мама моей подруги Кати осталась в Мариуполе, и я уже неделю до дрожи боюсь ей написать с вопросом, как она. Мне несколько раз снился сон: я хожу по своей киевской комнате и пытаюсь выбрать одну книгу из дедушкиной библиотеки, которую хотела бы иметь как память про семью, про свои корни. Я мечусь между томом энциклопедии XIX века и сказками «Тысяча и одна ночь», которые дедушка купил в 1960-е, сэкономив на еде для трех детей.

Люди теряют семьи и дома, а мне жалко книжку. Стыдно от своего мещанства. И вообще все время стыдно, что не там. Мне невыносимо тошно от мысли, что я не знаю, сколько еще месяцев буду просыпаться каждую ночь, проверяя новости с фронта, а какой-то российский ученый будет вечерами пить пиво над Шпрее с ощущением облегчения — «вырвался». А потом я представляю Лену, мою ровесницу, с красным паспортом с орлом, которая всю жизнь ненавидела Кремль и ФСБ и которая теперь никуда не уедет из-за пожилых родителей и невозможности заплатить за билет в Дубай. Останется там, в Мордоре, в заложниках. От этого тоже тошнит. Если я кому-то завидую в эти дни, то людям, которые точно знают, как и с кем поступить по справедливости. Потому что я не знаю, как правильно…

42-летняя Наталья уже десять лет живет в Италии. В ее тосканской школе, куда ходят дети и украинских, и российских эмигрантов, всем родителям сообщили 25 февраля утром: администрация наблюдает за ситуацией и будет пресекать попытки дискриминации и хейта по отношению ко всем ученикам.

«Немецкая пресса старается аккуратно оценивать российскую ситуацию, — комментирует редактор Dekoder Полина Аронсон. — Медиа осторожнее комментируют российскую социологию, наблюдают за протестами. В целом, я бы сказала, для немцев тема дифференциации тех, кто поддерживает режим, и тех, кто стал его заложником, — тема особенно важная. Они были в подобной ситуации и про коллективную ответственность многое поняли». Полина добавляет, что хотя многие университеты разрывают сотрудничество с российскими вузами, одновременно появляются новые инициативы для российских ученых.

«У меня в конце февраля был неприятный эпизод с поиском жилья во Франции для коллеги из «Мемориала», но ситуация быстро разрешилась, и сегодня я получаю множество слов поддержки и предложений для помощи россиянам, которые оставляют страну, — делится Елена Коломбо, руководительница ассоциации Ruci-Liberte, которая помогает россиянам получить международную защиту во Франции. — Во Франции, как в советские времена, появляются невозвращенцы — россияне, которые просто боятся возвращаться в такую страну. В первые дни войны были слухи, что российские студенты сталкиваются с травлей, но я не слышала, чтобы они подтвердились. Наоборот, многие вузы пошли навстречу российской молодежи, чьи банковские карты оказались заблокированы из-за санкций. Знаю, что администрация Лионского и Тулузского университетов предложила им материальную помощь. Недавно мы получили письмо от одного из французских муниципалитетов: там живет всего 1100 человек, а они предложили принять 30 уехавших из России. Вспомнив о традициях французского сопротивления диктатуре, они заявили о готовности проявить солидарность не только с беженцами из Украины, но и политическими эмигрантами из России».

В разговоре про то, как европейцам относиться к россиянам после 24 февраля и как россиянам относиться к самим себе, спутались понятия коллективной вины и коллективной ответственности,

пишет российская политэмигрантка и правозащитница Юлия Архипова: «Факт: мы не предотвратили эту [запрещенное в РФ слово]. Либо мы делали не то, либо мы делали не так, либо мы не делали. Это надо принять, с этим надо жить. Нужно различать вину и ответственность. Здесь я процитирую Ханну Арендт: «Есть такая вещь, как ответственность за вещи, которых ты не делал; за них можно быть в ответе. Но нет такой вещи, как вина или чувство вины за вещи, случившиеся без твоего активного участия». Ответственность за все происходящее — на нас. И чем дальше в лес, тем больше я приближаюсь к тому, что не на «нас, россиянах», а на «нас, гражданах стран, переживших две мировые войны, но не извлекших из этого внятных уроков». И тем не менее, на нас, россиянах, ответственности куда больше. Невозможно принуждать кого-либо покаяться за совершенное зло или непротивление злу, но если мы избегаем ответственности за происходящее, то механизма, обеспечивающего «никогда снова», мы не выработаем».