«Я не смотрю телевизор» Монолог блокадницы, трижды задержанной на антивоенных пикетах в Петербурге

24 февраля, в первый день «спецоперации», 81-летняя Людмила Васильева вышла на Невский проспект с плакатом «Нет [запрещенное в РФ слово]». Ее задержали, но спустя три дня она снова вышла — уже вместе с внучкой. В отдел полиции их доставили вместе. В третий раз Васильеву задержали, когда на выходе из метро на Невском проспекте она пела песню «Солнечный круг», которую в СССР знал каждый ребенок.

Людмила Васильева рассказала «Гласной» о том, что она видела в автозаках, о чем разговаривала с «космонавтами» в черных шлемах и почему она предостерегает россиян от желания «повторить».

«Агрессия, визг и пропаганда»

— Я не смотрю телевизор. Ни новости, ни фильмы, ни концерты. Новости, как все современные люди, узнаю в интернете. Когда «Дождь» перестал [проводить трансляцию], и я перестала [смотреть]. Признаюсь, хотела заменить на «Первый» или «Россию-24», но меня не хватило надолго: агрессия, визг и сплошная пропаганда. Агрессию ни в каком виде не приемлю. Начинаю нервничать.

Вот говорят: на пикетах и митингах — агрессия… А какая там агрессия? Конституция всем россиянам гарантирует право собираться мирно, без оружия и проводить митинги, пикеты, демонстрации и шествия. Вот и я пришла [24 февраля] к станции «Гостиный двор», а там девочки стоят и боятся развернуть плакат, на котором написано «Нет [запрещенное в РФ слово]». Я его взяла и развернула. Меня полиция с этим плакатом и повела в автозак.

Просили, чтобы я сложила плакат, а я с ним даже в автозаке сидела. Потому что я не хочу [запрещенное в РФ слово].

А потом [27 февраля] я вышла без плаката, а задержали меня, когда моя внучка вышла и стала кричать: «Нет [запрещенное в РФ слово]». Ее повели в автозак, а мне что, оставаться? Я тоже закричала «Нет [запрещенное в РФ слово]», и меня задержали. И я вместе с внучкой поехала в отдел полиции.

А в третий раз, уже накануне Международного женского дня, меня задержали за песню. Не верите? Я шагала по Невскому и, как в детстве, громко пела:

«Солнечный круг,
Небо вокруг —
Это рисунок мальчишки…»

Все три куплета спела, и меня задержали.

В автозаках — наше будущее: девочки и мальчики, которым чуть за двадцать. Прекрасная молодежь, образованная, начитанная, думающая. Мы с ними пели песни, читали стихи. Я просто получила удовольствие от общения с ними. В автозаке — люди, которым мы оставим этот мир. Это я — человек прошлого, а те, кто выходит на митинги, уже живут в будущем, в котором живешь и гордишься своей страной и своим народом.

А ведь такие же двадцатилетние и в Украине… «Матери, ваши дети пошли на [запрещенное в РФ слово]!» — кричала я на улице. Не могу понять, как матери могут соглашаться с тем, что их дети пошли на [запрещенное в РФ слово]. Ну, пусть миллион получит семья за гибель ребенка, но разве жизнь сына можно рассчитать в рублях?

А еще такие же двадцатилетние стоят в пикетах, но с другой стороны: под касками [сотрудников Росгвардии] спрятаны лица таких же молодых и ярких. Я однажды посмотрела на того, чье лицо скрыто каской, а там девушка! Ей самой лет двадцать!

На митинги выходят немало, но надо больше. Чтобы те, кто смотрит телевизор и верит во врагов, тоже начали думать. Тех, кто смотрит телевизор, даже жалко: им с 2014 года говорят об ужасах в Украине.

Я говорю с полицией, с этими «космонавтами». Объясняю: часть их зарплаты и часть пенсии их родителей точно идет не на развитие государства, не в их будущее. «Космонавты» молчат, конечно, да и что они могут сказать? Хотя нет, вот недавно стояла в пикете, и один из них сказал: «Если вас будет больше, то и мы к вам присоединимся, потому что вы правы. Мы выйдем, когда вас станет больше».

Ко мне домой приходили двое в штатском. Я испугалась. Боялась, что они мне что-то подкинут. Но они пришли со сладостями, сказали, что просто поговорить хотят, извиниться за задержание. Больше часа смотрели мой семейный альбом, расспрашивали о прошлом, о маме с папой. Я до сих пор не понимаю, зачем они приходили. Напоследок пожелала им жить так, чтобы не было стыдно, и вернула сладости.

Поняли ли они меня? Постоянно думаю об этом. Понятно, что они зомбированы пропагандой, но верю, что они будут думать… Даже они должны начать думать своей головой. Они же живут в Петербурге! Наш Петербург — прекрасный город, мятежный.

«Восемь могил на двух кладбищах»

— Я родилась в Ленинграде за два месяца до Великой Отечественной войны, 22 апреля 1941 года. У мамы нас было пятеро детей. Я самая маленькая. Старшая родилась в 1930 году — Нинель. Каково? Ее имя — это «Ленин» наоборот. Потом родился Баррикад — его тоже в честь революции назвали. Мы звали его Борей или Барриком. А потом, наверное, родители разочаровались в идеалах революции и дальше давали простые имена: Сергей, Тамара и Людмила.

Я «фиговая» блокадница: блокады не помню — мне было два месяца. Помню лишь вечный голод, холод и страх за жизни близких. Но [запрещенное в РФ слово] ненавижу всем сердцем. В блокаду моя семья потеряла всех бабушек и дедушек — они умерли первыми. Потом — родственники мамы. Итого восемь могил на двух кладбищах.

Мы — мама и пятеро детей — остались одни. Отец ушел на фронт. Мамочка даже сдавала свою кровь, чтобы получить право на дополнительный паек. Как мы выжили, не понимаю. Ели все, что находили на земле. Ну, что можно было найти? Летом — лебеду, очень вкусная она, кстати. И крапива тоже вкусная. А сою не могу я есть.

Мы жили в коммуналке на [улице] Марата — в доме у кондитерской фабрики имени Крупской. Я помню запах шоколада и орехов. На заднем дворе фабричные сваливали очистки [от орехов] — мы их перебирали, находили целые и кололи.

Детство наше было нищее, но хорошее. Я встречала только хороших людей. Помню петербуржцев, для которых было важно отдать больше, чем взять.

Моей маме было тяжело, конечно. Она одна, отец вернулся с войны, но ушел из семьи. А мама никогда не показывала своих слез. Люди к ней шли за поддержкой. Любили ее. Она научила нас быть на стороне слабых, всегда их защищать.

Мама учила просчитывать все ситуации: начинать с проигрыша, настраиваться на самый плохой итог. Хорошо, если он будет другим, но необходимо просчитывать варианты выхода из плохой ситуации. В СССР жили бедно и голодно: моя сестра не пошла вовремя в школу, потому что у нее обуви не было, мне школьное платье покупали на вырост, а потом подол отпускали [понемногу] по пять сантиметров.

Вышла замуж — и все равно не получилось разбогатеть. У нас даже телевизора не было, только радио — большая черная тарелка на стене. Я слушала и верила во все, что говорят. А муж только посмеивался надо мной и говорил, что по радио передают не только правду. Мой муж научил меня, что чем громче призыв, тем скорее, что зовут «не туда». Жаль, он умер 20 лет назад. Но я теперь живу одна, сын мой и внучки, конечно, навещают меня. Но я самостоятельная.

Мама учила нас рассчитывать только на себя и жить с чувством свободы. И я жила так всю сознательную жизнь.

Для меня главный принцип — жить по совести, так, чтобы не было стыдно, и не позволять государству вмешиваться в жизнь. Но оно мне всегда мешало. Всегда.

Впервые это случилось на заводе, куда я пришла в 18 лет сразу после школы. Завод до революции назвали «Промет», в СССР переименовали в «Почтовый ящик № 443» — он работал в режиме секретности на оборонный комплекс страны. Меня приняли радиомонтажницей в лабораторию, разрабатывающую систему слепой посадки самолетов. Мы — пятеро юных и по-настоящему советских граждан, стремящихся к стахановским подвигам, — провели рационализаторскую работу, поставили производство монтажных схем на конвейер и к концу месяца не только выполнили план, но даже перевыполнили его. Перекрыли достижения рабочих шестого, самого высокого разряда. Нас должны были наградить премией, но не наградили. Объяснили: мы не получим премию, потому что из-за нас не заработали другие, более опытные. Чувство обиды помню до сих пор.

Когда с завода сняли гриф секретности, его снова переименовали в «Промет», а затем — в «Россию». А потом «Россию» уничтожили, а землю распродали. Но до этого я отработала там еще 11 лет, а потом перешла в НИИ имени Крылова — научно-исследовательский институт, в котором проводили фундаментальные исследования, связанные с кораблестроением. Здесь я проработала 46 лет. Я работала в лаборатории по разработке программного обеспечения для подводных лодок, занималась обеспечением комплектующими изделиями — микросхемами, платами. Да, я работала на оборонный комплекс страны, но других-то производств в СССР и не было. И даже в те годы я была за мир. На заводе наладила сдачу драгметаллов. В те годы технологический процесс был таким, что в браке оставались золото и серебро. Я их собрала и сдала. Оказалось, институт за десять лет не смог сдать государству такой объем драгметаллов, какой я организовала за год. Конечно, премировали меня тогда за рационализаторство.

На пенсию ушла накануне своего 74-летия. Как раз тогда начались события на Украине [2013-2014 годы]. На следующий день после увольнения я вышла в одиночный пикет с плакатом: «Нет братоубийственной [запрещенное в РФ слово]». Один депутат меня тогда назвал бандеровкой и испачкал краской новую куртку. Куртку жаль, депутата тоже. Я, конечно, ершистая тетка. Поэтому он нашел равного противника, если сравнивать нас по ершистости. Да и по доходам: у меня заработок был [до увольнения] более одного миллиона рублей в год, так как в НИИ им. Крылова у меня было пять ставок. Но я смогла уйти с работы, потому что у меня не сложились отношения с новым руководством. Я — свободна. А депутат — нет. Не может даже слово против сказать — только «за», только «поддерживаю в едином порыве». Ни чувства свободы, ни собственного достоинства.

Я научилась отстаивать свою точку зрения, научилась говорить начальству: «Не суйтесь в мою работу. Если вы не понимаете, не мешайте мне работать!». Мы все несем ответственность за свою работу. Уверена, любой свободный человек работает не от звонка до звонка, а на результат. Чувство собственного достоинства не позволит свободному человеку выполнить работу плохо. И начальник на работе или президент, который стоит во главе государства, — не лучше других.

«Я — русская. Стыжусь ли я этого? Нет»

— Я впервые поцеловалась в 21 год. Вы не представляете, я потеряла сознание от поцелуя! Потом за мной ухаживали часто. Замуж звали. Но мой муж — единственный мой мужчина. В СССР все друг за другом следили и осуждали все виды любви, кроме брака. Вы даже не представляете, каково это: жить в мире, в котором запрещены мини-юбки, презервативы и аборты, и в котором самый жестокий суд — это суд соседок по дому. В СССР любви не было — было порицание коллектива…

Я — русская. Стыжусь ли я этого? Нет. Почему я должна стыдиться национальности? Мне стыдно, если я делаю нехороший поступок. А быть русской, украинкой или итальянкой — не стыдно. Надо, чтобы человек был человеком. Мир прекрасным делают именно люди, а без людей мир пустой.

Вы, наверное, не помните уже или не знаете вообще, но в числе союзных республик была и Прибалтика. Это уже и в советские времена был совсем другой мир — почти Европа. И в самом деле мы туда выезжали как за границу: и культура другая, и мир другой. Все говорили, что жители Прибалтики не любят советских граждан, а я никак не могла понять этого убеждения. И вот однажды возвращалась со своими согражданами из экскурсии по Вильнюсу. Только представьте, они хвастались украденными в ресторане ложками, вилками и прихваченными из гостиницы махровыми халатами, а еще делили конфеты в коробках, которые украли из магазинов! Ну, и как к таким гостям будут относиться? За что любить?

Я — русская и я люблю Прибалтику. Я знаю, что там очень душевные люди, которые умеют дружить, умеют уважать. Если ты с добром, то и к тебе с добром. И меня там любят, несмотря на то, что я — русская. А вот сейчас мы заставляем украинцев любить себя. Силой принуждаем их к любви. Власть в России сделала все возможное, чтобы на нас смотрели как на сумасшедших, которые силой принуждают других к миру и любви. Ведь даже беженцы из Украины, если верить в спасение их от нацизма, бегут не к спасателю, а в якобы агрессивную Европу.

Надеюсь, насаждением любви наш гарант надорвался. Благодаря ему русских теперь во всем мире жалеют… Мы достойны жалости, конечно. Достойны того, что имеем. Мы же как к президенту относимся? Как к царю! Просим его дорогу отремонтировать, благодарим за то, что он выполняет свою работу. Он нам пенсию пообещал увеличить — мы тут же признаемся ему в любви и верности. Это же стыд-то какой, как можно так себя не уважать? Неужели не осталось чувства собственного достоинства? Украина, конечно, простит русских… Украинцы добрые, хорошие, это мы жесткие недотепы. Украина, Казахстан, Белоруссия — все идут в сторону свободы, а мы мечтаем о «сильной руке», о возврате в СССР.

Как могут нормальные люди заявлять: «Можем повторить»? Я, блокадница, слушаю это с ужасом!

Именно поэтому я и буду выходить на пикеты. Чего мне бояться? Я маленькой ничего не боялась, а сейчас чего бояться? Меня уже три раза задерживали, но даже протоколов не составляют: полицейские смотрят в паспорт, видят мой возраст и отпускают. Да, я не поддельная блокадница.

Надо, чтобы не повторили. И чтобы не повторяли за телевизором. Чтобы думали своей головой, а не верили пропаганде. У меня, правда, кот и кошка… И если меня надолго задержат, они с ума сойдут. Очень переживаю за них. Но и за Россию тоже переживаю.