«Прятаться надоело» Истории украинских беженок, которые вернулись домой

По подсчетам ООН, около 900 тысяч из пяти миллионов украинских беженцев, покинувших страну после 24 февраля, вернулись домой. Ежедневно обратно в Украину въезжает 30 тысяч человек. Это происходит несмотря на призывы властей повременить с возвращением, тяжелую гуманитарную ситуацию и бои на востоке страны. «Гласная» поговорила с украинками, которые из безопасной Европы вернулись туда, где еще недавно звучали воздушные сирены и падали снаряды.

«Знал бы мой дед, что меня немцы от русских прячут в Германии»

Татьяна Перова, Киев

Язык интервью — русский

Мы с дочерью сидели в Киеве до последнего: я не собиралась уезжать. Просто один раз мы уже уехали. Вы знаете, я сейчас буду плакать… В 2014 году мы уехали из Луганска, где у нас был дом. Все бросили, сели в машину и уехали. Думали, на две недели. Так и не вернулись. Остались в Киеве, потому что и у мужа, и у меня была там работа. Купили квартиру. И опять… Проходит два года — все начинается снова.

Вечером 4 марта из новостей мы узнали, что начали бомбить [Запорожскую атомную электростанцию], а утром муж отвез нас на железнодорожный вокзал. Чтобы ребенок живой остался. Сели в поезд: все забито, взрослые и дети сидят друг на друге, на полу. Чемодан уже потом купили: нам сказали, что в поезд с ним не пустят, и на вокзал мы пришли с кое-как замотанными узелочками.

Во Львове [на вокзале] меня охватило отчаяние: людей миллион!

Мы до этого неделю не спали, потому что постоянно бомбили. А когда человек не спит неделю, он же немного неадекватный становится.

Волонтеры разместили нас на ночь в спортзале местного института. Было холодно, я укрылась пуховиком. Ночью просыпаюсь от того, что какая-то женщина накрывает меня одеялом. Говорит: «Я смотрю, вы курткой накрылись, вам, наверное, холодно». (Плачет). Вообще чужой человек — накрыла одеялом и пошла дальше…

Переходили границу с восьми часов вечера до шести утра, на холоде, в плотной толпе женщин с детьми, собаками, кошками. Нам нужно было в Краков, где муж забронировал для нас гостиницу: хотел, чтобы мы отдохнули, помылись. Польские волонтеры на границе, муж и жена, согласились нас туда отвезти. Три с половиной часа везли на машине и ничего за это не взяли.

Пока мы были в Кракове, муж из Киева по интернету нашел в Германии семейную пару, готовую принять нас у себя. Не представляю, как он это сделал, — мы вообще не знали этих людей. Но взяли билеты на автобус и поехали в Кельн. Это оказалась семья с двумя маленькими детьми и собакой. Они жили в старом частном доме, который построили еще при дедушке нынешнего хозяина. Я подумала: «Знал бы мой дед, который в войну до Германии дошел, что меня теперь немцы от русских здесь прячут».

Они сделали нам документы, обеспечивали всем необходимым. Но мы сразу сказали, что как только появится возможность, вернемся домой. У меня там остался муж, у дочери — парень. Как иначе? Мы ведь не можем вечно в семье «на попечении» оставаться, а найти социальное жилье сейчас практически невозможно. Муж, конечно, против, но я так больше не могу, у меня душа болит. Я как виноватая, понимаете? Они там под обстрелами… (Плачет). Не знаю, будем живые или нет, но прятаться мне надоело. Я уже второй раз убегаю от [запрещенное в РФ слово]. Как только в Киеве стало потише, мы поехали. Выехали в Польшу, приехали в Пшемышль, ждем вечерний поезд на Киев.

На работу я, скорее всего, пока не смогу вернуться. Мне нужно ездить в другой конец города, а все дороги в Киеве сейчас перекрыты. Но работать начну при первой возможности. У меня нет пассивного дохода. Дочь тоже хочет найти работу в военном госпитале. Она выучилась на фельдшера, сейчас учится в медицинском университете и может устроиться медсестрой.

У моего мужа есть родственники в Иркутске: тетя и двоюродные сестры. С конца февраля те ни разу не позвонили, хотя раньше они созванивались по два раза в месяц.

После Бучи я вспомнила о них, нашла их телефон, позвонила и сказала все, что я о них думаю. Они ничего не ответили. Просто промолчали. Может быть, и хорошо…

Я хочу, чтобы [запрещенное в РФ слово] быстрее закончилась. Но я не представляю, как [этого достичь], потому что когда крысу загнали в угол, ее поведение непредсказуемо. Я не могу понять, зачем существуют все эти организации по защите прав людей, если они ничего не могут сделать? Почему один человек может себе позволить убивать такое количество людей? И он же не своими руками убивает. Это как при Сталине, который говорил: «А что, я писал эти доносы?».

В голове не укладывается, как все это возможно. Я родом из Луганска. У нас никогда не было проблем с [русским] языком или национальностью. Моя мама — русская из Сумщины, папа — украинец из Севастополя, дедушка — белорус. Мама оканчивала украинскую школу в Луганске и говорила по-украински, а папа — по-русски. Мы везде говорили по-русски, в школе учили украинский язык, моя семья использовала его дома. (Переходит на украинский). Мы говорим на украинском довольно свободно, но я не всегда могу быстро сформулировать свою мысль. (Переходит на русский). Мой муж всю жизнь прожил в Луганске, его мама родом из России. У него русская фамилия, которую и я взяла. Но теперь он не позволяет себя даже сравнивать [с русскими].

На следующий день после этого интервью Татьяна с дочерью вернулись домой в Киев.

«Соседние поселки сильно разбомбили, но наш отстояли»

Людмила, Киевская область

Язык интервью — украинский

Когда все началось, моя сестра, живущая в Польше, настояла, чтобы мы с дочерьми, Настей и Иванкой, немедленно выехали к ней, благо у нас были заграничные паспорта. Но я тянула до последнего. Решилась, только когда ракеты начали падать рядом с нашим городом.

Попали в самое жесткое время, когда уезжали все. Из-за того, что мы почти шесть часов стояли на границе на холоде ночью, у меня начали болеть почки.

Сестра поселила нас у себя, несмотря на то, что сама живет в небольшой комнате с маленьким ребенком. Вскоре через сайт, где поляки предлагали беженцам жилье, она нашла семью, готовую разместить нас у себя, ничего не требуя взамен. Это оказались чудесные люди: женщина Аша, ее муж Радек и двое их сыновей. Мы жили у них полтора месяца в двухэтажном доме в прекрасном месте недалеко от Слуцка. Рядом был лес, речка, озеро. Они приняли нас как родных, с открытым сердцем и душой. Обеспечили нас едой, шампунями, порошками, одеждой, компьютером — чтобы дети могли общаться с друзьями. Всегда спрашивали, что мы хотим, что девочки любят: «Мы все привезем».

На обратную дорогу купили нам бутерброды, воду, салфетки, подарки, лекарства в Украину, потому что мы даже не знаем, сможем ли сейчас дома найти элементарный парацетамол.

Благодаря им я увидела, что, оказывается, на свете есть люди, которые просто всегда стараются помочь другим. В Украине я не встречала такой поддержки, как тут. Аша рассказывала, что даже когда у них самих еще ничего не было и они строили этот дом, а сами с детьми жили в сарайчике, все равно старались помогать другим. Перед отъездом они сказали, что мы можем к ним вернуться хоть через неделю, хоть через год.

Решение возвращаться мы приняли быстро. Толчком стало то, что в один момент они [российские войска] ушли. Когда я сказала о нашем решении Радеку, он был в шоке: «Вы что? Там такая [запрещенное в РФ слово] идет, нет!». Приехала мама Аши, пани Иренка, обняла нас: «Прошу вас, не езжайте обратно, там страшно». Но решение приняла даже не я, а дети: какие бы прекрасные условия тут ни были, они очень хотят домой. У них там остались друзья.

Я и сама такая — привязана к своей земле, очень люблю Украину. Я как мама просто поддержала их [в этом решении]. Кроме того, моя старшая дочь в этом году оканчивает школу. Она должна вернуться, чтобы сдать экзамены и получить аттестат. Я думала, что экзамены отменят, но этого не произошло. Поскольку она не знает польского языка, местную школу может посещать только в качестве слушателя. Если бы не выпускной класс, я бы еще подумала, но ребенку надо окончить школу, это важно.

В Польшу я приехала с пустыми карманами. С собой у меня было так мало гривен, что не было смысла их обменивать на злотые. Но благодаря Радеку я нашла подработку парикмахером и сама заработала на обратную дорогу. Команда была дружелюбная, без особого языкового барьера: хоть девочки сами не знали русского, они могли перевести мне, если я чего-то не понимала. Работала на одном дыхании.

От денежной помощи польского правительства мы отказались. Польша не настолько богатая страна, чтобы выплатить ее всем украинцам, которых приняла. Поезд от Слуцка до Перемышля для нас был бесплатным, а за три билета на поезд от Перемышля до Киева мы заплатили 350 злотых. Мне кажется, это не очень дорого для средней украинской семьи.

Когда выезжали из Слуцка, стало страшно за детей. Одних послушаешь — дома все спокойно, других — страшно, стреляют, по всей Украине воздушная тревога. Среди киевских властей тоже нет единого мнения [стоит ли беженцам возвращаться]. Одни просят вернуться, потому что надо восстанавливать бизнес, инфраструктуру. Другие — не торопиться, чтобы на въездах в город не образовались заторы, не выросла опасность провокаций на дорогах. Но я такой человек: раз решение приняла, то все. Мы уже едем, последний рывок остался — поезд на Киев.

Не скажу, что мне не понравилось в Польше, но я хочу остаться в Украине. Я с рождения живу под Киевом, в местечке Калита. Соседние поселки очень сильно разбомбили, но наш отстояли, не пропустили их. Просто чудо, что наши дома, наша инфраструктура — школы, детский сад, поликлиника — не пострадали. Я видела, что сделали с поселками, которые от нас всего в 15-20 километрах…

В поезде из Слуцка в Пшемышль, кажется, все пассажиры были украинцы, большинство пересели на поезд до Одессы, который уходит раньше киевского. Много наших знакомых тоже уже вернулись. Люди постепенно возвращаются, а многие и не уезжали. Дети пока на дистанционном обучении. Классная руководительница писала, что нас очень ждут, благодарила, что мы возвращаемся. Когда сдадим экзамены, будем поступать в университет в Киеве.

Людмила с дочерьми вернулась домой на следующий день после интервью.

«Все напоминало фильмы о [запрещенное в РФ слово]»

Нелли, Киев

Язык интервью — русский

Моя пятнадцатилетняя дочь стала переживать и просить, чтобы мы уехали к знакомым в Польшу еще до 24 февраля. Но я работаю в производственной фирме главным бухгалтером и пыталась ей объяснить, что не могу все бросить и уехать. Тем более, что я не верила, что это случится.

Ранним утром 24 февраля я проснулась от взрывов: бомбили не близко, но было слышно. Позвонила на работу, а мне говорят: «Какая работа? Началось…».

В нашем доме есть подвал, но дочери он казался небезопасным, и мы стали искать поблизости бомбоубежище. Нашли более-менее надежный, глубокий, подвал. Отнесли туда матрац. Я не смогла там спать, поэтому каждый день отводила туда дочь и потом ее забирала. Так продолжалось неделю, пока она не сказала: «Мама, я больше не могу! Уезжаем!». За ночь я собрала чемодан.

На киевском вокзале была такая толпа, что я не верила, что мы сядем в поезд. Но произошло чудо, и когда вагон остановился, его двери оказались прямо напротив меня. Занимая места, люди кричали, ругались, плакали от радости, что попали в поезд, молились. Свет в вагонах отключили, чтобы не привлекать внимание. Ругались на тех, кто сидел в телефонах: экраны ведь тоже светятся, боялись, что из-за этого нас будут бомбить.

Во Львове людей оказалось еще больше, чем в Киеве.

Все происходящее вокруг напоминало фильмы о Великой Отечественной войне: люди были голодными, грелись у костров на улице. Плакали по дороге.

На поезд до Польши оказалась километровая очередь. Мы попали в автобус со второго раза. Было все равно, куда ехать, главное — пересечь границу.

В Польше Диана сказала мне: «Теперь я чувствую себя в безопасности, чувствую, что все нормально». Она до сих пор очень боится. Когда мимо проезжает полицейская машина или скорая, ей все чудится, что объявят воздушную тревогу. Услышит какой-то громкий звук или гул (мусорная машина по улице проехала или петарды в парке пускают) — сразу напрягается. Когда начинается в интернете про ядерное оружие, ей хуже становится. Я успокаиваю: «Доча, он не пойдет на это, все будет нормально».

Мы хотим побыть здесь [в Польше] хотя бы до отмены в Украине военного положения. Но сейчас я на неделю возвращаюсь в Киев из-за работы. Дочь остается с нашими друзьями, у которых мы и живем последний месяц. Она ходит в польскую школу. По-польски, конечно, мало что понимает, но для английского и математики это и не обязательно.

Мне совсем не страшно ехать назад, но Диана не хотела, чтобы я ехала: «Тебя там убьют, там небезопасно». Я отвечала: «Доча, в Киеве опасно только на 1-2 процента». То, что Киевскую область освободили, конечно, повлияло. Мы же смотрим, какая обстановка на фронте. Киев медленно возвращается к жизни, как и мое предприятие. Мне нужно уладить там дела, чтобы я могла какое-то время трудиться удаленно. Хочется верить, что Киев больше не будут бомбить. Я хочу домой.

На следующий день после этого интервью Нелли написала: «Добралась до Киева, все хорошо, уже тружусь».

«Там, по крайней мере, все будут свои»

Наталья, Белая церковь

Язык интервью — украинский

Утром [24 февраля] мы проснулись от взрывов: задрожали стекла. Из квартиры уехали в дом к родителям: спокойнее, когда все вместе. За два дня, что мы там пробыли, в Белой Церкви разбомбили военную площадку. После еще двух взрывов, которые нас очень напугали, мы собрались и уехали.

Сначала приехали в Закарпатье. Через два дня я и дети решили ехать дальше, в Польшу, где живет мой племянник. Он нашел и снял нам жилье. Хозяин арендованной квартиры за один день привез необходимую мебель, одежду. Я попросила его отвезти лишнее тому, кто еще нуждается. Младший сын начал ходить в местную школу. Поляки отдали ему велосипед, привезли к самой квартире. Старший сын устроился на работу, но ему не очень повезло с условиями. Долго не хотели открывать [платежную] карту. Мне работу найти не удалось.

Мы пробыли в Польше месяц. Решение возвращаться приняли спонтанно. Повлияло, что из Киевской области ушли [российские военные]: стало намного спокойнее. Я отнесла обратно в школу учебники, поблагодарила учителей. В час дня мы сели на поезд, в шесть были в Пшемышле, и в половину одиннадцатого вечера уже сядем в поезд до Львова. На месте будем искать транспорт до нашего города. К слову, моя племянница с ребенком, с которой мы приехали в Польшу вместе, вернулась в Украину уже через два дня: не выдержала, так хотела домой.

Дом есть дом. У меня больше нет слов, как это описать. Вся моя семья осталась там. Они говорят: сидите в Польше, у нас тут сирены воют. Мы не предупредили, что возвращаемся. Будет им сюрприз. К работе я пока не смогу вернуться, но там, по крайней мере, все будут свои.

Наталья с детьми вернулась в Белую церковь через два дня после этого интервью. После пересечения границы Польши и Украины она написала: «Это незабываемое чувство — быть на родной земле, дышать родным воздухом и слышать родной язык. Никуда не хочу больше ехать».