«Я хотела, чтобы люди прозрели» Монолог 77-летней Татьяны Савинкиной, на которую донесли за антивоенные листовки и оштрафовали за «дискредитацию»

16 мая Петрозаводский городской суд оштрафовал пенсионерку Татьяну Савинкину на 30 тысяч рублей за «дискредитацию российской армии». Савинкиной 77 лет, она известная в городе активистка, выступающая за права человека. Ветеран МВД, она много лет занималась реабилитацией репрессированных. Когда Россия начала «запрещенное слово» с Украиной, Татьяна стала клеить листовки в надежде «разбудить» людей. Вскоре к ней пришли: председательница ТСЖ написала на Савинкину заявление в полицию.

«Гласная» с ней поговорила.

«Девятого мая праздновать было нечего»

Я родилась на Украине, хотя вся моя семья из Карелии. Когда началась Великая отечественная война, моих родных отправили в эвакуацию в Саратовскую губернию. Там был большой голод, люди на полях собирали корешки. Моих старших братьев едва не похоронили.

Отца забрали на фронт, когда советские войска вторглись в Финляндию. Он пропал без вести. Всех пропавших без вести Сталин объявил предателями родины. Женам и детям этих солдат от государства не полагалось ни копейки. Маме было очень тяжело. Когда Восточную Украину освободили, она перевезла сыновей туда, в деревню, чтобы откормить. Она рассказывала, как местные за ними ухаживали, как всем делились. Мои братья выжили только благодаря им.

Я родилась в 1945 году в городе Ромны. А в 1947-м мы всей семьей вернулись в Карелию.

Девятое мая в нашей семье всегда был днем памяти. Праздновать было нечего, мои родные столько всего пережили! В этот день мы обычно собирались у дяди Вани — маминого старшего брата, который прошел всю войну. На нашем столе не было алкоголя — пили чай.

Я очень любила дядю Ваню. Когда в 1969 году вышли мемуары Жукова, я сразу заказала книгу для дяди. Когда ее прислали, побежала к нему: «Дядя Ваня, смотри, что я тебе дарю!» Надо было видеть его лицо. Он взял книгу, пролистал и закрыл: «Танюшка, не обижайся, но подари лучше это Семе (второму дяде). Жукова я читать не буду. Ни одного слова правды я тут не найду. На фронте, когда мы слышали фамилию Жукова, понимали: значит, наступление. И, значит, от нас останется пшик».

Это был единственный раз, когда дядя хоть что-то сказал мне о войне. А так ни он, ни дядя Сема не говорили о ней никогда.

Сама же я по-настоящему ужаснулась войне, когда, кажется, в 1973 году попала на Валаам. Я тогда только устроилась на работу в МВД, у меня была командировка в Сортавала. А мне очень хотелось на Валаам. И я попросилась у начальника. Он договорился с военными, меня взяли на маленький кораблик. Не предупредили, что там и как. Просто: хочешь — поехали! Когда подходили к берегу, я увидела на берегу людей. И какой-то моряк спросил у меня: «Вы что-нибудь взяли?» — «А надо было что-то взять?» — «Ну как, там же столько людей!».

Я вышла и оторопела. Весь берег был усеян инвалидами. Кто без ног, кто без рук. И все тянулись ко мне.

Думали, я чего-то им привезла. Это был кошмар! Только потом я поняла, что это были свезенные туда, в нечеловеческие условия, инвалиды войны… Эти люди потом долго стояли у меня перед глазами.

«Сколько доносов было в нашей стране!»

Я закончила истфак Ленинградского университета. Студенткой была активная, и меня пригласили работать в горком комсомола. Оттуда я ушла в МВД: работала сначала в кадрах, потом в учебном отделе. А последние годы работала старшим инспектором в отделе политической реабилитации. Мы возвращали добрые имена репрессированным. Рылись в архивах, собирали горы документов, искали свидетелей. Это была морально тяжелая, но очень благодарная работа.

Когда я стала этим заниматься, увидела, сколько в нашей стране было доносов! И сколько людей от них пострадало. Взять хотя бы один только Сандармох, где в 1937–1938 годах политических заключенных расстреливали прямо в лесу. Мы там работали вместе с Юрием Дмитриевым, которого, как вы знаете, за его деятельность посадили в тюрьму.

Его много раз предупреждали, говорили: угомонись. А он был настойчив. И вот — тюрьма. Конечно, он не виноват в том, в чем его обвиняют. Я всегда ходила на суды, поддерживала его. Мы с друзьями и коллегами шли с плакатами в защиту Дмитриева от вокзала до мэрии по проспекту Ленина. Я сейчас с ним переписываюсь. Его надо поддерживать, нельзя, чтобы он остался один.

Когда был принят закон (в рамках закона «О реабилитации жертв политических репрессий» от 1991 года) о том, что людей можно реабилитировать через суд, если есть два свидетеля репрессий, я за это ухватилась. Я тогда еще работала в МВД и сама готовила дела. Ходила только к одному судье, Николаю Варанцеву, — он сам предложил мне приносить дела прямо к нему. Варанцев по-настоящему сочувствовал и понимал всю сложность моей работы. Понимал страх этих репрессированных людей перед судом — они же когда-то все это уже проходили. Он встречал их как гостей, хорошо с ними обходился. Очень справедливый был человек. Вместе с ним мы помогли многим.

«Мам, ты на первой полосе в “Новой”»

Еще я работала помощником депутата Законодательного собрания Александра Лукина. И всегда во все вмешивалась. Выступала против власти, если видела несправедливость. И даже когда ушла из политики, осталась правозащитницей и активисткой. Несколько лет назад мы с журналистом Александром Фуксом помогали 90-летней старушке, вдове участника войны. На закате жизни она оказалась в разваливающейся деревяшке на окраине города. Ну нельзя, чтобы старики жили в таких условиях. Я подключила СМИ, в конце концов мы выбили для нее квартиру: последние два года бабушка пожила нормально.

На митинги и пикеты я выходила сколько себя помню. Но обходилось: меня никогда не задерживали. Попалась я только в 2007 году. Я тогда поехала в командировку в Питер и там узнала, что в 12 часов будет митинг на Дворцовой площади и что будет участвовать Немцов. Быстро собралась и поехала на площадь.

Невский уже был обложен. Машины, автобусы, солдаты. И вдруг — вот он, Немцов! Какой он оказался высокий. Идет с такой улыбкой! Его хватают за ноги, за руки и тащат в бронированную машину. А он хохочет. Потом вышел Белых, его тоже схватили. Митинг продолжался. Я дала интервью французской газете, еще кому-то — всем, кто ко мне подходил. И вдруг меня тоже задерживают и ведут к автобусу. Как я испугалась! Говорю им: «Ребята, я своя! Отпустите меня, у меня командировка!» И они меня завели за автобус: «Брысь отсюда!».

На следующий день звонит дочь: «Мама, ты на первой полосе в “Новой газете”». Я купила газету, а там на первой странице крупными буквами: «С первым днем тоталитаризма!» И фото: два амбала ведут меня под руки. Я эту газету храню.

С 2011 по 2013 годы я специально ездила в Москву на «белоленточные протесты». Это был такой праздник! Вся площадь — белая. Машины гудят, люди кричат. Народу море! И столько тогда было надежд на перемены к лучшему. Если бы тогда Путин ушел, сейчас в Украине не было бы этого кошмара.

«Украинцы нам не враги, а братья»

Мой муж — украинец. Мы жили в Петрозаводске, а когда разъехались, он вернулся на родину, под Киев, в Белую Церковь. В ночь начала [запрещенное в РФ слово] он проснулся оттого, что начали бомбить старый аэропорт. В квартире дребезжали стекла. Восемь дней они с соседями то и дело сидели в подвале.

Дочка пыталась его вывезти, но когда все было готово, он отказался. Сказал: «Останусь со своим народом». Мы перезваниваемся, я за него очень волнуюсь. Но расклеивать листовки я начала не из-за мужа. Как можно бомбить города, где находятся дети, старики? Убивать мирных людей. И еще говорят, мол, это они сами разбомбили. Ну как так?

Несколько лет назад мы ездили в санаторий в Винницу. Как нас там принимали! Мы ездили в разные города Украины, и везде такой хороший народ. Какие нацисты, какие фашисты? Сколько раз я была на Украине, никогда не видела.

В первые же дни [запрещенное в РФ слово] я на маленьких листочках написала «Путин, пошел вон ***» и положила их в лифте. Через неделю на выходе из дома меня остановили два офицера: «Мы к вам. Надо съездить в отдел. Поступило заявление, что вы тут листовки разбрасываете».

Заявление на меня написала председательница нашего ТСЖ. Я своего мнения о происходящем не таила, внизу с вахтерами обсуждала [запрещенное в РФ слово], говорила, что это ужас. В соцсетях писала про это. Ну, на меня и подумали. Я съездила в отдел, призналась, что это мои записки. Дала объяснение, что написала их, чтобы люди прозрели.

Тот факт, что на меня донесли, меня поразил до глубины души. Как такое возможно после всего, что было из-за доносов с людьми? После визита в полицию я каждый день в подъезде оставляла записки для председательницы: «Неуважаемая Тамара Григорьевна! В 1930-е годы мы потеряли огромное количество людей в лагерях и расстрелянными, благодаря таким активным людям, как вы, — доносчикам».

И вот на днях опять выхожу — стоит участковый, держит в руках мои эти листочки. И самую «свежую», где я красным написала: «Украинцы нам не враги, а братья». Я их расклеила на домах по соседству.

Участковый мне говорит: «В суде вам теперь еще больше вменят». Я ему: ну и пускай.

И добавила, что я и защитой Юрия Дмитриева занималась. Он: «А кто это?». Ну понятно. Все ему рассказала: кто это такой, как много он сделал и как его посадили. А потом пошла по своим делам.

Радует, что не все люди так реагируют. Например, на днях я и мои знакомые активисты стояли с пикетом в центре Петрозаводска. Плакат держал Саша, пожилой, слепой, но очень активный. На плакате было написано: «Мы против бомбежки ***». Тут из ресторана вышла молодая женщина и подходит к нам. Мы думали, она ругаться будет, а она говорит: «Я сотрудница ресторана, хочу вас накормить». Мы не пошли, но было очень приятно.

«Страшно, что люди спокойны»

Я возмущалась, когда в автобусах появились афиши концерта в честь тех, кто воюет на Украине. Какие «защитники отечества»? Напавшие на другую страну — это «защитники»? Я заговаривала в автобусах с людьми в надежде, что они проснутся. Многие говорят: «Если бы не мы, Америка на нас бы напала». Люди замордованы телевидением! У меня тоже есть телевизор, но я его почти не включаю, читаю интернет. На днях в очереди разговорилась с мужчинами об Украине. И вдруг вижу — у женщины рядом потекли слезы. Подхожу к ней: «Что случилось?» — «У меня племянника убили, в гробу привезли, его даже открыть нельзя. Но с орденом». Я мужикам об этом рассказываю, а они: «Ну и что? Родина! Надо защищать».

Суд — это, конечно, неприятно. Да и денег на штраф у меня нет. Но мне не страшно. Я и на суде сказала: считаю, что все сделала правильно. Мне страшно, что люди это все [запрещенное в РФ слово] спокойно воспринимают. Не понимают, что мы очень долго будем отмываться. Дочка, Инга, меня поддерживает, очень переживает за меня. Все время говорит: «Мама, осторожнее!». Но я все равно буду выступать против.

«Гласная» объявляет сбор помощи для Татьяны Ивановны для оплаты штрафа в 30 тысяч рублей за «дискредитацию российской армии». У нее самой таких денег нет, поскольку живет пенсионерка на одну пенсию.

Если вы хотите помочь, сделать перевод можно на ее карту (Сбербанк): 2202 2007 9223 6760 (Татьяна Ивановна С.).