Можно ли в России запретить феминизм? Саша Талавер ― о том, что мешает претворить эту идею в жизнь

В начале апреля депутат Госдумы Олег Матвейчев заявил, что подготовил законопроект о признании феминизма экстремистской идеологией. Он пояснил, что, по его мнению, российские феминистки «занимаются разрушением традиционных ценностей», не поддерживают войну и «выступают за разводы, за бездетность, за аборты».

Феминизм не впервые стал предметом обсуждения российских властей. По просьбе «Гласной» гендерная исследовательница и авторка телеграм-канала «Бессмертный пол» Саша Талавер объясняет, почему подобные законопроекты в России абсурдны.

Ловушка для депутата

Предложение признать феминизм экстремистской идеологией приводит депутата Олега Матвейчева в ловушку. Как определить феминизм так, чтобы отделить неугодные феминистские организации от, например, Клары Цеткин, похороненной в некрополе у Кремлевской стены? Что мы будем делать с 8 Марта или с подписанной в декабре 2022 года премьер-министром Михаилом Мишустиным Национальной стратегией действий в интересах женщин до 2030 года?

В документе говорится о необходимости «совершенствования законодательства Российской Федерации в сфере профилактики насилия в отношении женщин, включая насилие в семье, преследование, сексуальные домогательства на работе, сексуализированное насилие». А заканчивается стратегия обещанием, что «в результате реализации стратегии должна быть сформирована система мер, направленная на обеспечение реализации принципа равных прав и свобод мужчины и женщины и создания равных возможностей для их реализации женщинами во всех сферах жизни, на повышение экономической независимости, политической активности, расширение возможностей самореализации женщин, а также на преодоление стереотипных представлений о социальных ролях мужчины и женщины».

Вопрос, как определить феминизм в законе так, чтобы отделить его от подобной государственной политики, на поверхности. Неслучайно, по свидетельству самого Матвейчева, некоторые депутаты предложили: «Давайте, может, не идеологию уничтожать, а конкретные организации?»

О какой организации может идти речь, догадаться не сложно: о Феминистском антивоенном сопротивлении (ФАС), внесенном Минюстом в конце декабря прошлого года в реестр «иноагентов». 9 апреля директор Лиги безопасного интернета Екатерина Мизулина, расписавшись в своем неумении читать, сообщила, что активистки ФАС «признались в том, что они принимают прямое участие в осуществлении диверсий и терактов на железных дорогах и в военкоматах», приняв за «признание» интервью с активистками другой организации — БОАК.

В целом ФАС, как и многие другие феминистские организации в России, живет под атакой более «правильных» женских медиаперсон и каналов: от маленьких до миллионных ― ниже я использую их цитаты для размышления об отношениях женского движения и государства в истории и современности России.

Государственный феминизм

Феминизм имеет долгую историю в России, и значительная ее часть плотно переплетена с государственной политикой.

Но институционализация феминистской повестки и спущенные сверху политики гендерного равенства, а также аффилированные с правительством женские организации вовсе не были особенностью СССР.

Скорее, их можно назвать распространенным политическим явлением во многих странах, которые были активно включены в Декаду женщин ООН (1976–1985). Иногда для разговора об этом используется термин «государственный феминизм» — впервые в отношении советского гендерного порядка его применила Элизабет Вуд в книге 1997 года «Баба и товарищ». Она подразумевала под ним спущенные сверху политики гендерного равенства. В таком смысле термин нередко встречается до сих пор применительно к советскому, поддерживая экзотизацию опыта второго мира.

Я говорю об экзотизации, потому что государственный феминизм вовсе не является исключительной чертой СССР и других социалистических стран. Исследовательницы отмечают рост так называемых женских политических агентств ― аффилированных с правительством организаций в странах либеральной демократии, которые выступают посредниками между независимыми феминистскими движениями и правительствами и ведут к «институционализации феминистских интересов» после Декады женщин ООН. Для их описания в политических науках с конца 1980-х годов тоже использовался термин «государственный феминизм». Исследовательница Хельга Хернес предложила его в 1987 году для описания «государственной политики и организационных мер, предназначенных отчасти для решения общих социально-экономических проблем, отчасти для удовлетворения женских запросов».

Читайте также Хороший знак? О чем говорит новая Национальная стратегия действий в интересах женщин

Разбор «Гласной»

Со второй половины 1990-х складывалось целое поле сравнительных исследований государственного феминизма, которые позволяли преодолеть ложную дихотомию государства и «автономного» женского движения в либеральных демократиях. Основным направлением анализа государственного феминизма становится то, насколько женские политические агентства, или аффилированные с государством женские организации, связаны с независимыми феминистскими движениями и насколько они имеют доступ к процессу принятия решений и достижению целей, соответствующих феминистской повестке.

Таким образом, мы можем перейти от тупикового вопроса, кто насколько автономен, к вопросу о том, насколько низовые движения, или «простые» женщины, имели и имеют возможность влиять на повестку женских политических агентств и насколько женское движение и повестка женских прав используются в интересах накопления капитала, империалистической экспансии и в других противоречащих «женским интересам» целях.

Можно ли отделить «женское движение» от «феминизма»?

Этот вопрос также не нов. Официальные советские женские организации (от Женотдела до Комитета советских женщин) старательно отделяли себя от «феминисток». В послевоенные годы сформировалось даже устойчивое выражение для проведения ясной демаркации — женское демократическое движение. Именно так называлось женское движение социалистического блока.

Тем не менее, несмотря на это старательное отмежевание, оно никогда по-настоящему не было возможным. Даже ярая противница «феминисток», первая в истории послица Александра Коллонтай писала: утверждение, что для женского освобождения нужно отказаться от капитализма, «не устраняет возможности частичного улучшения женского быта в рамках современного строя… каждое новоприобретенное женщинами право приближает их к определенной цели — к их полной эмансипации». Организованный ею Женотдел также не избежал обвинений в «создании некоторой почвы для феминистических уклонов», которые могли, по версии некоторых групп партийного руководства, привести к «отрыву женской части трудящихся от общеклассовой борьбы».

В 1970-е, на фоне подъема феминистского движения в США, сотрудницы Комитета советских женщин докладывали в ЦК о разных ветвях в феминистском движении Америки и заключали: «Феминистское движение может помочь в деле пробуждения политического сознания женщин, именно поэтому сотрудничество женских организаций социалистического лагеря с этим движением представляется целесообразным».

А уже в 1975 году журнал «Работница», выходивший многомиллионными тиражами, сообщал о борьбе американок против «сексизма».

Да-да, в «Работнице» термин «сексизм» употреблялся через семь лет после его впервые задокументированного появления в печати США.

Конечно, это никак не помогло феминистским группам среди советских диссидентов. Создательницы альманахов «Женщина и Россия» и «Мария» за свою феминистскую критику СССР и войны в Афганистане в 1979–1982 годах преследовались КГБ и были высланы из страны, пишет Анна Сидоревич. Репрессировали их не столько за адвокацию женских прав — в конце концов, многие поднимаемые ими проблемы резонировали с официальной женской прессой (и на страницах прочих официальных газет, в отчетах профсоюзов и в других документах звучала не менее резкая критика, со ссылками на достижения партии и советского государства). Репрессировали за попытку оспорить доминирующую систему ценностей («здравый смысл») и предложить принципиально другую языковую и ценностную перспективу.

Комитет советских женщин — официальная советская женская организация, участницы которой 24 годами ранее боролись за право на аборт, — в 1979-м сыграл свою роль в осуждении «феминисток». Но политической силы от этого, кажется, не обрел. И улучшения положения женщин это не принесло.

Попытки отделить женщин от политики

Прошлое не повторяется, но позволяет иногда лучше разглядеть пока еще не очевидные процессы настоящего. Например, те усилия, которые сегодня прилагает российское государство для проведения демаркации границ между «нормальным» женским движением и «неправильными» феминистками.

Тема женских прав все чаще звучит в государственных медиа и на разных государственных платформах. Запуск «Женского движения Единой России» в дополнение к уже существующим Союзу женщин России (правопреемник Комитета советских женщин) и Евразийскому женскому форуму — еще один признак растущего внимания к определению допустимого в разговоре о женских правах и феминизме в России сегодня.

Созвучие комментариев о женщинах в России и феминизме в подцензурном российском информационном поле рисует новый силуэт государственно-одобряемого женского движения — в противовес неправильным «феминисткам».

Исследовать его стоит отдельно, я же обозначу только некоторые штрихи на примере любопытного документа эпохи — статьи о «расколе» феминистского движения России (которая этот самый раскол и учреждает и, судя по подбору эксперток из политтехнологического пула Кремля, возможно, над ним старательно работает).

Первый штрих — вопрос связи с Западом. Физическая ли, интеллектуальная ли, политическая ли — любая связь с миром вне России является конституирующей для определения плохого женского движения. Так, сенаторка Дарья Лантратова за месяц до инициативы депутата Матвейчева в этой статье заявила: «Лично я считаю феминизм, во всяком случае в том виде, в каком его сейчас преподносит обществу Запад, деструктивным явлением — пропагандой, диктующей чуждые российской ментальности вещи». Интересно, что известная политтехнологиня и феминистка Анна Федорова в тексте вдруг снимает с себя эту идентичность, чтобы подчеркнуть — она отличается от тех «медийных феминисток, которые … уехали». Физическое или даже интеллектуальное пересечение границы служит в этом нарративе точкой необратимого изменения.

Это довольно странно в применении к женскому движению, которое всегда было и идейно, и материально транснациональным, построенным на обмене идеями, путешествиях активисток и транзите политических стратегий, а эмиграция на протяжении всей истории оказывала и оказывает поддержку активисткам внутри страны. Более того, сейчас мы видим гораздо более артикулированные проекты по выстраиванию солидарностей между «уехавшими» и «оставшимися».

Второй штрих — подход к женским правам. Важной частью «нормального» женского движения служит утверждение, что «всё уже есть» или «всё уже делается» без феминисток. К слову, схожий подход был и у официального женского движения в СССР. Тут можно выделить как реплики вроде «Мы не боремся за права — у нас они есть» или «За прошедший год роль женщины в России стала еще значительнее», звучащие из патриотического лагеря, так и критические замечания (о том, что проблемы, которые были в стране до войны, не испарились, даже появились новые), но и те — с положительным твистом, как, например, в реплике Марии Бароновой: «Единственное временное преимущество, которое [благодаря войне] получили женщины, — это при устройстве на работу». Так, феминистский анализ и критика подменяются необоснованными штампами и сопровождаются ритуальным «Жить стало веселее».

Наконец, третий штрих ― патриотическое участие в политике или же неучастие в ней. Например, отказ от политического действия в пользу гуманитарного, отказ от политической идентичности феминизма в пользу политической полифонии идентичности «женщина», полифонии, которая с очевидностью исключает только одну позицию — неприятие войны и участие в политических объединениях против нее. Сама же война едва ли представлена в статье как негативный фактор в контексте женских прав, разве что в реплике Елены Климанской. В большинстве выбранных реплик борьба против войны противопоставляется борьбе за женские права: «На эту ситуацию никто не обращает внимания: все борются с российским империализмом».

Такое противопоставление не может не удивлять тех, кто читал хотя бы один феминистский текст с критикой милитаризма и капитализма, или тех, кто честно наблюдает последствия войны: отмена ряда трудовых гарантий, задержки зарплат и социальных выплат, увеличение домашнего и государственного насилия, повышение тарифов ЖКХ и так далее. Борьба против войны — неотъемлемая часть феминизма, а не сторонний сюжет. Но «правильное» женское движение утверждает обратное и старается отделить военное насилие и государственное от насилия гендерного.

Я не верю в возможность запретить феминизм в России: даже при легальном запрете это точно не убьет наши идеи и дела. Ими пронизаны наши законы, города, история.

Но с уверенностью можно сказать, что понятийная работа для того, чтобы стигматизировать феминизм в российском публичном поле и поставить на его место «нормальное» женское движение, от патриотического до оппозиционно-гуманитарного, активно ведется.

Я не хочу осуждать сложные политические выборы времен авторитаризма. Тот же Комитет советских женщин знал разные периоды. В одни его участницы использовали свой статус разрешенного женского движения для того, чтобы продвигать новые законы, декриминализировать аборты, улучшать условия труда, Семейный кодекс и так далее. В другие комитетчицы будто утрачивали свою агентность и оказывались на службе у советской внешней политики, которую сами не определяли. «Государственный феминизм» в России совсем не исключение и может способствовать улучшению положения женщин настолько, насколько это возможно в случае существования государства вообще и авторитарного в частности.

Будущее «нормального» женского движения открыто. Хочется верить, что как минимум те, кто работает против «феминисток» в России сегодня, не наступят на старые грабли — не перепутают защиту прав женщин с лобызаниями с авторитарной властью.