«Сойди, месяц, войну забери, унеси ее за облака» Как фольклор помогает пережить сложное время, учит протесту и отвергает имперскость

После начала мобилизации женщины в регионах России сопротивлялись, окружая полицейских хороводами, а в первые месяцы «спецоперации» протестующие выходили на акции с зелеными лентами в волосах. Сегодня народные практики помогают объединяться, выражать позицию, справляться с горем. Фольклор вообще — богатый источник деколониальных сюжетов и непатриархальных образов. Он включает сотни народных обычаев и синкретичных форм творчества, от быличек до духовных стихов, однако мы знакомы с ними весьма поверхностно. Даже славянскую часть знаем в основном по авторским адаптациям. Например, всем известная сказка «Курочка Ряба» в ее народных вариантах заканчивается горящей деревней или выходом реки из берегов, а не золотым яичком — то есть это практически апокалиптический сюжет об «эффекте бабочки», а не текст о том, что все будет хорошо.

«Гласная» поговорила с художницей Алисой Горшениной, фольклористом Инной Веселовой и писательницей Евгенией Некрасовой, которые раскрывают неочевидные функции народного творчества в современном мире.

Алиса Горшенина — художница из деревни Якшина (Свердловская область). Живет в Нижнем Тагиле. Работает в различных техниках (живопись, графика, керамика, текстильная скульптура, видео, анимация, фотография, цифровой коллаж). Область интересов: «я», помещенное в пространство языка искусства. Исследует и пропускает через себя культуру Урала.

Инна Веселова — филолог, литературовед, фольклорист, антрополог, кандидат филологических наук, доцент кафедры истории русской литературы филологического факультета СПбГУ, сотрудник АНО «Пропповский центр: гуманитарные исследования в области традиционной культуры», руководитель ежегодных фольклорно-антропологических экспедиций филологического факультета СПбГУ на Русский Север.

Евгения Некрасова — писательница, авторка книг в жанре магического пессимизма (который, по мнению ряда критиков, сама же и основала). Использует фольклор как источник образов и способ приблизиться к реальности. Одно из ее самых известных произведений — роман «Калечина-Малечина» — рассказывает о девочке, которой Кикимора помогает пережить домашний и школьный абьюз. Роман попал в шорт-листы различных литературных премий, а спектакли по «Калечине-Малечине» идут в Москве (в постановке Кати Корабельник) и Нягани (в постановке Сойжин Жамбаловой). Еще один роман писательницы, «Кожа», получил премию «Странник/НОС».

Источник непатриархальных образов

В первую очередь фольклор — это опыт значимых взрослых (родителей и старших товарищей), которому люди доверяли и которого придерживались. Народное бытование неотделимо от патриархата, в культуре остается множество его проявлений: выкупы невест, репродуктивное насилие, воспевание женской кротости и уступчивости. Однако многоголосая субъективность фольклора может стать источником иных образов и смыслов — фемоптика помогает разглядеть в народных сюжетах самобытных героинь, которые умеют постоять за себя. Например, колдуний — так называли всех женщин, которые вели себя нетипично.

Такой была не только всем известная Баба-яга — но и, допустим, Маринка из былины о Добрыне. Когда богатырь убил Маринкиного возлюбленного Змея, она вступила с ним в интеллектуальный поединок. И если бы не старая тетка, крестная или мать Добрыни (в зависимости от варианта былины), победила бы Маринка.

«Люди рассказывают истории из своего опыта, — объясняет антрополог и фольклорист Инна Веселова. — Если в семье или близком кругу сказителя была женщина, которая выстояла в сложных обстоятельствах, им вполне “зайдет” история о Марье Лебеди Белой или Настасье Микуличне. Возьмем те же былины, в них женщины — не только матери и жены, они — самостоятельные акторы, богатырки или колдуньи. В русском фольклоре достаточно примеров смелого женского поведения, но мы о них почти не знаем».

Впрочем, даже в тех народных сюжетах, где присутствует сильная женщина, патриархат зачастую утверждает себя: героиня занимает второстепенное положение, рассказчик или рассказчица акцентирует внимание не на ней, а на герое-мужчине, а героине в итоге нужно или подчиниться мужчине, или помочь ему, или умереть. Например, в сказке о Марье Моревне героиня начинает как воительница, пленившая Кощея, а заканчивает как христиански смиренная красивая жена, которая ждет у окна своего мужа.

«И все же важно помнить, что фольклор гораздо шире патриархата, — говорит писательница Евгения Некрасова. — И уж точно старше христианства: в ранних фольклорных текстах героини более независимы, чем в поздних».

Евгения Некрасова работает в жанре магического пессимизма. Больше всего писательницу интересует именно магический фольклор, с его заговорами и обрядовыми песнями. Она отмечает, что по сравнению с религией он выглядит «более либеральным». Женщина в такого рода практиках выступает посредницей, как священник в церкви, а сами тексты горизонтальны и свободны: «Духи не различают гендера. Они приходят ко всем, значит, кто угодно может колдовать. И еще мне нравится, что магические существа обычно небинарны, их не загнать в рамки».

Деколониальный нарратив

На территории России сосредоточены разные культуры, но даже та, что называется славянской, не монолитна. В новгородском фольклоре и фольклоре земель, которые сегодня занимает Ленинградская область, мы обнаруживаем разные костюмы, ритуалы и традиции. Только сейчас эта разница незаметна: города похожи друг на друга, считает уральская художница Алиса Горшенина. Потерю различий она связывает с политикой Советского Союза, в котором многонациональность государства хоть и репрезентировалась, но культурно сводилась к, условно, общему для всех сарафану.

«Человеческое знание передается из поколения в поколение, — объясняет Инна Веселова. — В нашей стране шали были проданы за хлеб во время Первой мировой войны, а сарафаны отобраны при раскулачивании, поэтому мы не различаем настоящее и ненастоящее. Все уравнялось через школьные программы и в результате [других] действий государства».

Алиса Горшенина в истории своего региона неоднократно сталкивалась с примерами колониализма, насаждения одной культуры вместо множества. Она предлагает отрефлексировать и проанализировать прошлое России в том числе как страны-колонизатора, которая использовала территории и людей в качестве средств к обогащению.

«Сразу вспоминаются эти ужасные баннеры “Я калмык, но сегодня я русский”, — говорит художница. — При этом я вижу, как народы России сейчас заявляют о себе. Повод ужасный, но я рада, что Якутия, Дагестан и другие республики пытаются себя отстоять».

Чтобы не экзотизировать малоизвестные культуры других народов и не относиться к ним колониально, Евгения Некрасова предлагает запастись временем и интересом: сделать все невероятное, чтобы узнать о них настолько много, насколько возможно. «И своей культурой можно интересоваться, не впадая в национализм, — считает писательница. — Так называемый русский фольклор настолько разнообразен и настолько сильным было взаимное влияние культур народов Азии и Европы, что национализм здесь для меня сразу отменяется».

Изучение фольклора привело Евгению Некрасову к выводу о том, что нет никакого отдельного «русского мира», и это нормально. При множестве важных различий между культурами она замечает: там, где у нас Колобок, в Англии, например, — Пряничный человечек, а история — та же самая. Чтение исследований Владимира Проппа тоже наталкивает на мысли о схожести народных культур: сказки подобны друг другу, люди рассказывают истории одинаково. Трехчастная структура, драматургия, построение — это то, что объединяет почти всех. Именно поэтому закономерности сказочного повествования, которые выделил Пропп в своих работах, стали пособием для сценаристов по всему миру, изменили кинематограф и сторителлинг.

«Начинаешь ощущать себя частью культурной метавселенной, — поясняет Некрасова. — Поэтому я предлагаю относиться к фольклору как к чему-то объединяющему не только внутри страны, но и между странами. И при этом трепетно уважать уникальность каждой культуры».

«Усмирение» реальности

Для Евгении Некрасовой фольклор — источник образов и возможность приблизиться к реальности в стране, где нет реализма и логики. Она предлагает рассматривать его как способ давать прагматичные ответы на все плохое и непонятное.

Почему всеми любимая девушка утопилась? Неужели она просто вот так умерла? Нет, она стала русалкой. Почему дети умирают от болезни или другой печальной причины? Они не умирают, а превращаются в кикимор.

Народную магию писательница воспринимает как попытку усмирить реальность. «Есть множество заговоров — например, чтобы муж не бил, — рассказывает Некрасова. — Я считаю их средством борьбы во времена, когда реальные перемены невозможны и систему не сломить. Я не считаю это плачем жертвы, для меня заговоры — протест, сигнал о том, что избиения не были для женщин чем-то нормальным».

Через фольклорные тексты народ в том числе проговаривает свои травмы. По причитаниям и заговорам мы можем понять, что люди думали и чувствовали в разные времена. Часть фольклорных песен — это и обереги, и способ примириться с реальностью. Например, когда мать поет новорожденному ребенку, что он сейчас умрет, то песней отгоняет от него нечистую силу и при этом психологически помогает себе через пропевание худшего сценария.

Терапия и метод пересборки

Еще фольклор — терапия. Именно поэтому в народных текстах так много повторений и напевности: они работают одновременно и как молитва, и как заклинание.

Магическое мышление нередко критикуют, говоря, что из-за него люди верят в теории заговора, долго терпят, не действуя, и надеются на чудо. Это с одной стороны. С другой — оно помогает пережить трудности и выработалось именно потому, что людям не хватало ресурсов другим образом менять реальность. Валери Кивельсон в книге «Магия отчаяния» исследует XX век в Российском государстве и показывает, что магическими практиками в это время занимались все: от крепостных до бояр в Кремле. И причина — в том, что никто не был защищен от государственного произвола и никто не знал, как иначе его остановить. Это актуально до сих пор.

«Сейчас часть людей, которые остаются в стране, надеется на чудо, хотя все рациональное говорит, что этого делать не стоит, — объясняет Евгения Некрасова. — И это довольно понятная логика сказки, если угодно». В этой сказке герой или героиня думают, что их собственные действия, во-первых, опасны, а во-вторых, мало что могут изменить. И тогда нужно, чтобы случилось чудо.

Например, приходит волшебный помощник — волк, кикимора и так далее. «Чудо для нас, увы, гарант или хотя бы надежда, что беда прекратится, — продолжает писательница. — Я всегда говорю, что не верю в такие вещи, но верю в магическое сознание. Оно работает. Старые магические формулы работают — для нас».

С прошлого февраля Евгения Некрасова пишет заговоры. Один из последних она написала сразу после объявления мобилизации, в сентябре 2022 года.

После трагедии в январе этого года в Днепре Евгении стало особенно сложно подбирать слова для происходящего, и она перестала писать заговоры. «Я не считала, что могу благодаря им [заговорам] повлиять на реальность, но так выражала надежду и свою позицию. Это мое антивоенное письмо», — поясняет она.

Когда все рушится, мы заклинаем руины: магия, поэзия и искусство помогают держаться на плаву и чувствовать свою силу. Если в песне или заговоре все хорошо — значит, хоть где-то все хорошо. К тому же тексты прекрасны с эстетической точки зрения: образны, ритмичны, фантазийны, считает Евгения Некрасова. Ими стоит пользоваться, к ним стоит обращаться, а главное — их стоит переосмыслять и переприсваивать, если это необходимо. Не только для красоты, но и для того, чтобы менять общественное восприятие.

С писательницей согласна уральская художница Алиса Горшенина. Например, по-своему она пересобрала образ невесты, важный во многих культурах. «Моя невеста не привязана к жениху, — рассказывает художница. — Она волевая девушка, которая решила изменить что-то в своей жизни. У нее может быть свадьба с горой, на которую невеста восходит, или свадьба с самой собой».

Алиса Горшенина заимствует из фольклора образы и символы: часто в ее работах появляется Уральская Змеица — переосмысление важного на Урале символа ящерицы, хранительницы богатств подземного мира. Также у художницы есть серия из нескольких птиц, на создание одной из них художницу вдохновила Утка-прародительница народа Коми, на другую — птица счастья из Архангельской области.

По мнению художницы, перенимать из фольклора можно не только жанры и формы, но и отношение к окружающему миру.

«Я была в деревне в Республике Коми, — вспоминает она. — Люди там живут в невероятной связи с природой. Они приходят в лес, и у них есть ритуалы: они просят лес об урожае, потому что он — хозяин. Для меня это выглядит как содружество с природой, а не потребительское отношение к ней. Человек естественно интегрирован в пространство. Это отличается от того, как живем мы. Для наших властей все — ресурс: люди — ресурс, природа — тоже ресурс. Я думаю, что мы могли бы поучиться у деревенских людей осознанному отношению к тому, что вокруг нас».

Сопротивление и поддержка

В первые дни «спецоперации» Алиса Горшенина искала гражданский способ выразить несогласие, но быстро поняла, что почти все формы протеста запрещены и даже фраза «Нет войне» на русском языке уже криминализована. Тогда она решила, что может говорить то же самое на других языках и тем самым показать, что Россия — не только русские.

Так возник проект «Слышу голоса России». Сейчас в этой серии три работы. Первая — черный шлейф, на котором написано на разных языках «Мы против войны». Вторая работа — костюм белой птицы, исписанный словом «мир». А третья — текстильная скульптура в форме анатомического сердца, на котором вышито слово «боль». Работы отражают три состояния художницы. Первое — амбициозный крик, второе — мольба о мире, третье — бесконечное отчаяние.

Писательница Евгения Некрасова после объявления мобилизации обратилась к рекрутскому фольклору — текстам о призыве на службу. Среди них она нашла причитания об ужасной солдатской жизни и насилии на войне. Эти тексты поддержали ее.

«Эта причеть — абсолютная иллюстрация того, что я и многие другие женщины сейчас делают, — говорит Евгения Некрасова. — А сами тексты похожи на протестную историю».

Писательница считает, что фольклор уже достаточно повлиял на активистские перформативные практики, и сравнивает с заговором панк-молебен группы Pussy Riot «Богородица, Путина прогони!»* Также она вспоминает вплетение зеленых, голубых и желтых лент в волосы в начале «спецоперации» и антимобилизационные хороводы.

«Хороводы вокруг полицейских — мощный протестный образ, и они прекрасно выглядят, — соглашается Алиса Горшенина. — Еще я вспомнила о практике совместной протестной вышивки, видела у Феминистского антивоенного сопротивления**. И работу художницы Ани Самойловой — она собрала людей, они вместе разложили большую ткань и стали вышивать надпись “Я люблю свою страну”. Люди писали, что им было очень сложно и больно и это было сотворчество с сильной концепцией».

Чтобы поддерживать друг друга, можно собираться и петь вместе, считает Евгения Некрасова. Она уточняет: важно понять, что именно и для кого сейчас эффективнее. Кому-то помогут хороводы и пение, кого-то поддержат собственные заговоры, а кому-то будет важно протестовать как-то иначе или, например, заниматься непосредственным («логистическим») спасением людей.

* * *
В условиях жесткой властной вертикали в России горизонтальность фольклора может стать утешением. В этом культурном феномене заключены протестный потенциал, сильные образы и разные способы смотреть на мир. И хотя в тексте речь шла в основном о славянском фольклоре, важно помнить, что у всех народов на территории России есть свои системы обрядов и практик, интереса и уважения к которым зачастую очень недостает представителям так называемой титульной нации.

* «Богородица, Путина прогони!» — произведение внесено в Федеральный список экстремистских материалов и запрещено на территории России.

** «Феминистское антивоенное сопротивление» признано иностранным агентом.