«Тело все помнит, и оно не врет» Как распознать сексуализированное насилие и уберечь от него ребенка. Объясняют эксперты

Около 40 процентов женщин подвергались сексуализированному насилию в детском и подростковом возрасте. Такие данные получила команда исследователей из Консорциума женских НПО, организации «Тебе поверят» и Академии безопасности Ольги Бочковой, которые проанализировали анкеты 17 тысяч респондентов в разных регионах России, от Москвы до Дальнего Востока. Анкету распространяли среди пользователей социальных сетей и через партнерские профильные организации. Более 99 процентов ответивших — женщины от 13 до 66 лет.

Исследователи выяснили, что самый уязвимый возраст до совершеннолетия — с шести до 13 лет. В это время происходит больше всего случаев сексуализированного насилия над девочками. В 50 процентах ситуаций его совершают родственники или знакомые мужчины.

Около половины опрошенных — 48 процентов — никому не сообщали о пережитом в детском или подростковом возрасте насилии. Это свидетельствует о том, что тема в России — табуированная, стыдная, считают исследователи. Еще 20 процентов девушек смогли поделиться с кем-то тем, что случилось, лишь спустя 10 лет после произошедшего. В качестве причины молчания примерно 20 процентов назвали то, что поначалу не поняли, что с ними произошло, еще 66 процентов побоялись, что им не поверят, их осудят или будут ругать. Исследователи также обнаружили, что девочки, которые получили половое воспитание, с большей вероятностью могли избежать насилия.

Лишь в трех процентах случаев в дело вмешалась полиция, по результатам следственных действий и судов из этих трех процентов только один процент совершивших насилие получил уголовное наказание.

Специалисты говорят, что нормализация насилия на государственном уровне, которая происходит в последние годы, неизбежно приводит к увеличению домашнего и сексуализированного насилия.

«Гласная» поговорила с соосновательницей центра «Тебе поверят» Анжелой Пиаже и психотерапевткой Викторией Ашихминой о том, как уберечь ребенка от сексуализированного насилия, что делать, если оно все же произошло, и можно ли залечить детские травмы во взрослом возрасте.

Правила телесной безопасности

Cоосновательница центра «Тебе поверят», руководительница психологического направления

— Для насилия особенно уязвимы дети дошкольного возраста. Они не понимают, что происходит, их легко обмануть, запугать или придумать сказку и манипулировать их состоянием. Чаще в отношении детей происходит такое, «ласковое», насилие. Его автор — а нередко это человек из семьи или приближенный к семье — делает так, чтобы ребенок привязывался к нему, стремится больше времени проводить с ним наедине, устанавливает теплый контакт. Это очень затрудняет определение того момента, когда границы начинают нарушаться: где-то прикоснулся, где-то больше задержал взгляд, сел поближе, положил руку, завел разговоры… Даже взрослому бывает сложно понять, что происходит, — это у нас обычная беседа или какой-то холодок пробежал по спине? — а ребенку и просто невозможно.

Важно понимать, что мы не можем полностью обезопасить ребенка от сексуализированного насилия — потому что не можем сделать так, чтобы маленький и уязвимый стал мощнее взрослого агрессора. Силы изначально не равны. Но родители могут сделать акцент на профилактике , научив ребенка базовым правилам телесной безопасности. Это — система координат, которая быстрее даст ребёнку возможность понять, что что-то идет не так.

У нас в организации были случаи, когда у ребенок, узнав про эти правила, простодушно говорил: «А вот этот человек, почему он не исполняет правила?» Тогда родитель просил рассказать, что произошло или происходит. И потихоньку, потянув за эту ниточку, выяснял, что ребёнок находится в ситуации опасности, насилия со стороны близкого родственника.

На что нужно обращать внимание? Если ребенок не хочет оставаться наедине с кем-то из членов семьи, не объясняя этого, или, наоборот, очень много времени проводит с одним человеком наедине и при этом не может рассказать, чем занимались, что делали, как прошло, то есть какие-то секреты появляются. Если не хочет ходить в гости к кому-то или если после общения с кем-то у ребенка меняется состояние. Хорошо, когда с ребенком есть доверительный контакт и можно заметить: был спокойным и сдержанным, а стал импульсивным и нервным, был общительным — стал замкнутым, был веселым — стал депрессивным.

Один из признаков того, что произошло насилие, это когда ребенок начинает отыгрывать формы сексуализированного поведения в отношении себя, других детей, животных, начинает имитировать половой акт, мастурбировать или обнажаться прилюдно и не реагировать на просьбы прекратить. Ребенок также может рисовать какие-то сексуализированные сцены, описывать сны с подобным содержанием, проговоаривать детали и нюансы, которые, как кажется, не должен знать по возрасту, из доступного объёма полового воспитания. Подобное поведение однозначно не говорит, что было насилие, но явно ребенок пытается что-то сказать, возможно ему  попалась информация, которую он не в состоянии переработать.

Если ребенок сам рассказал кому-то из родителей, что с ним произошло насилие, то вне зависимости от того, когда это случилось — вчера или полгода назад — важно постараться, сдержать своё отрицание, шок, возмущение, поблагодарить ребёнка  за доверие, сказать:

«Спасибо, очень важно, что ты рассказал/рассказала. Я тебе верю. То, что сделал другой человек, — неправильно, он не имел права так себя вести, это преступление. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы это больше не повторилось и тебя никто не обидел».

Дальше задача родителя — отгородить ребенка от контактов с предполагаемым автором насилия. Если родители хотят обращаться в полицию, стоит прежде проконсультироваться с юристом.

В нашей организации  мы чаще работаем с мамами. В кабинете психолога они могут быть совершенно растеряны, плакать, задавать риторические вопросы, быть в шоке и ужасе — мы даем им эту возможность и пространство, чтобы потом, рядом с ребенком, она смогла быть ресурсной,  сильной. И мы поддерживаем мам, ориентируясь на то, что как бы они ни были дезориентированы, они взрослые, и у них в любом случае больше ресурсов, чем у ребенка. Защита должна исходить от старших.

Если насилие происходит от одного ребёнка к другому, в одной семье, это сложная ситуация. Родители любят обоих детей, ответственны за обоих, и здесь может появиться  конфликт лояльности и сложные этические дилеммы для родителей. Однако, нужно помнить, что первостепенная  задача — обеспечить безопасность пострадавшему ребёнку.

Нужно иметь в виду возраст. Если мы говорим про маленьких детей — например, ребенок, которому шесть, делает что-то с ребенком, которому три-четыре года, — важно выяснять, что с половым воспитанием старшего. Насколько он понимает, что можно, а что нельзя. Что вообще происходит с ребенком, который выступает автором насилия, что с его психикой, не обижал ли его кто-то, может, он отыгрывает? Иногда дома бывает в доступе порноконтент (фильмы или журналы) — ребенок сталкивается с таким контентом и не может переварить его, начинает изображать то, что видел, не понимая, что это такое.

Если подросток делает что-то в отношении младшего ребенка, то важна четкость и последовательность позиции родителей. До автора насилия нужно донести: то, что ты сделал, — неправильно, я запрещаю так делать, теперь я буду внимательно следить за тем, чтобы другой ребенок был защищен от твоих действий. Нельзя делать то-то и то-то, потому что это приносит ущерб другому ребёнку такой-то и такой-то. 

Важно провести адекватное половое воспитание для детей в семье, чтобы у них появилось представление о телесных границах.

Если подросток совершеннолетний, ему грозит уголовная ответственность, но родители могут не захотеть решать вопрос правовым путем. В этом случае условием могут стать, например, встречи с психологом: «Мы не откажемся от тебя, ты так же наш ребёнок, но мы однозначно осуждаем твои действия, ты не имел права так поступать, ты причинил вред младшему и более это не повторится. Наше решение такое: ты живешь в отдельном жилье, проходишь терапию и никогда не остаёшься наедине с младшим ребёнком.

Важно, чтобы вся семья объединилась, выбрала общую линию поведения и не транслировала детям противоположные убеждения. Сюда могут быть включены разные взрослые, вплоть до учителей в школе. Например, можно, не погружая в детали произошедшего, попросить их не оставлять детей наедине.

Это  сложная и объемная задача для родителей, но важно оградить пострадавшего от агрессора. Мать и отец должны исключить ситуацию повторения и убедиться, что автору насилия ясно: то, что он совершил, — недопустимо и будет пресекаться, так нельзя делать с близкими, и с другими детьми. 

Каждая история индивидуальна. Дети разные, возраст разный, ситуации разные. Хорошая новость в том, что дети очень адаптивны, психика ребенка гибкая, поэтому, особенно по свежим следам, можно много сделать для поддержки и реабилитации. Психолог, когда работает с ребенком, дает ему проявить эмоции — гнев, вину или страх — через рисунок, игру, разговор. И мы всегда транслируем: «С тобой все в порядке. То, что произошло не делает тебя хуже, не определяет тебя как личность. Плохое сделал другой человек, он несет за это ответственность, он не имел право так поступать». У ребёнка есть возможность задать любые вопросы, поделиться тем, что её/его мучит и постепенно обрести почву под ногами, вернуть устойчивость и предсказуемость мира.

Обратиться в организацию “Тебе поверят” за психологической и юридической поддержкой

Читайте также «Не лезьте к детям в трусы»

Как инициатива правозащитников об уроках интимной безопасности в школах снова разделила общество

«Если есть сомнения, значит, нет сомнений»

Психотерапевтка, преподавательница, специалистка по работе с травмой насилия

— Люди, которые приходят в терапию с последствиями сексуализированного насилия, произошедшего давно, в детстве, условно делятся на три категории. Те, кто знает, что с ними произошло насилие, и хотят работать с последствиями. Те, кто сомневается или не помнит, было ли это. И те, кто не считает, что это как-то повлияло на их жизнь.

Диапазон сексуализированного насилия в отношении ребенка широк, важно это понимать. Это не только прямой генитальный контакт. Рассказы взрослого про сексуальный опыт, фантазии, чтение эротической литературы вслух, демонстрация порно — все это сексуализированное насилие. Суть в том, что взрослый или более взрослый человек (например, подросток) вовлекает во взаимодействие ребенка, чтобы разместить в нем свое сексуальное возбуждение. Занятия сексом в одной комнате с ребенком — пусть в темноте, пусть едва дыша — тоже небезопасны. Ребенок может ничего не видеть, к нему никто не прикасается, но мы устроены так, чтобы распознавать эмоции других людей, а значит, возбуждение взрослых затронет и ребенка.

Делиться возбуждением с тем, кто не в состоянии его переработать, кто не давал на это согласия и вообще не понимает, что происходит, — это тоже сексуализированное насилие.

Поэтому если был физический телесный контакт, то люди приходят в терапию и могут сказать: похоже, это было изнасилование, похоже, со мной что-то такое делали. А если вроде бы никто не прикасался, но есть страх, тревога, пугающие воспоминания, то понять, что над человеком совершили насилие, гораздо сложнее.

Иногда клиенты рассказывают дикие, пугающие вещи, которые с ними происходили, — и удивляются реакции терапевта, который высказывает сожаление, сочувствие, страх, отвращение. Человек не понимает, почему такая реакция. Это значит, что он настолько привык находиться в среде, где легализовано насилие, что не распознает его как что-то вредное. Знаменитая фраза «Меня били, и я нормальным человеком вырос» — она про это.

Часто люди приносят на терапию сомнение. Приходят со смутным ощущением тревоги, отвращения, страха, с каким-то мучением, недифференцированным страданием, которое непонятно откуда взялось. Возможно, с паническими атаками и кошмарами. Иногда с телесными проявлениями — когда обошел всех врачей, и они не могут вылечить, говорят, что психосоматика. Например, кожные заболевания типа хронического псориаза или дерматита в некоторых случаях могут указывать на пережитое насилие, ведь кожа — наш первый барьер, граница с миром. По ходу работы мы можем выяснить, что нет четких воспоминаний, картинок и возможностей сформулировать, что было или кто это был. И вообще непонятно, было или не было, приснилось или не приснилось.

Мой опыт показывает: если человек сомневается — не показалось ли, не приснилось ли? — если есть смутные нераспознанные страдания, связанные с насилием, то насилие было.

Как в поговорке «Если есть сомнения, то нет сомнений». В моей практике не было ситуаций, когда клиент пришел пофантазировать и наговаривает на кого-то.

Я выбираю верить клиентам. Может быть, историю, которая произошла много лет назад, мы никогда не восстановим: что там было, кто был, что делал. Возможно, насилие произошло в так называемый довербальный период развития, когда ребенку меньше года, или до двух лет, когда он еще не умеет говорить, не в состоянии объяснить. В таких случаях мы работаем с телесными симптомами — тело все помнит и никогда не врет. Мы обращаем внимание на реакции парасимпатической нервной системы, потому что их невозможно подделать. Например, бросает в жар, сильно бьется сердце, бегут неостановимые слезы, «бурчит» живот и хочется в туалет чаще обычного — все это как реакция страха на какие-то воспоминания или ситуации указывает, что человек действительно пережил травматическое событие, и возможно, это было сексуализированное насилие.

Одно из последствий сексуализированного насилия в детстве — это проблема построить надежные, безопасные отношения во взрослом возрасте. Люди с таким опытом часто теряют базовое доверие к миру, который оказался таким небезопасным. К близким, которые не защитили, не помогли, не спасли. К конкретному человеку, который, возможно, был самый важный и родной, а совершил насилие.

И чем младше был человек, чем сильнее и длительнее травматическое воздействие, тем больше он страдает соматически. Отсюда сложности с телесным, психологическим, речевым, психосексуальным развитием. Чем мы взрослее на момент насилия, тем больше возможностей запросить помощи и поддержки, потому что как минимум есть шанс понять, что произошло, и с кем-то этим поделиться.

Часто люди, пережившие тяжелый опыт насилия, снова оказываются в насильственных отношениях — например, с партнером. У этого есть нейробиологическая основа: страдают определенные сети в мозгу, у человека ухудшается способность к прогнозированию, он хуже ориентируется в социальных ситуациях и собственных чувствах. Если у человека комплексное ПТСР, то ситуация насилия его психике знакома и понятна и человек может не знать, что отношения бывают другими, у него нет позитивного опыта и способности его искать. Это нейробиологический феномен, и никакая логика тут не властна.

Читайте также «По канонам древности это не грех»

43-летний священник растлил несовершеннолетнюю прихожанку и увез ее из дома. Родители и полиция не смогли ему помешать

Также у пострадавших может меняться система реагирования на опасность. Миндалина запускает механизмы страха и тревоги, вслед за которыми начинается активизация организма гормонами и нейромедиаторами (кортизолом и адреналином) при первом же триггере — например, голосе определенного тембра, звуках шагов по лестнице. Это естественный процесс, но когда опасность миновала, он должен естественным образом завершиться. Человек с неоднократной травмой насилия не возвращается в эту фазу успокоения, гомеостаза, он все время в напряжении и стрессовой реакции. Это состояние, очень вредное для ментального и соматического здоровья.

Если, к примеру, на человека напали, но ему посочувствовали другие люди, его поддержала социальная среда (сказали «какой ужас», была возможность обратиться в полицию, в больницу) и если поддержки было больше, чем ужаса, тогда человек понимает: виноват другой, тот, кто совершил насилие. А когда насилие продолжительное, длящееся и ухудшающееся, а никакой поддержки нет, то ко всей перечисленной симптоматике добавляется искажение взгляда на себя, так называемый негативный образ себя — когда человек мыслит, например, так: «Я поломанная, отвратительная, уродливая, страшная, со мной никогда никто не захочет иметь дело, никто меня не выберет». Человек изолируется от других и замыкается в себе. Одиночество лишь усугубляет его состояние.

Сексуализированное насилие — это преступление против границ. «Я выбираю тебя как того, в ком разместить свое возбуждение, и использую как объект. Твои воля, чувства, состояние, твое будущее меня не волнуют». Во многом это про иерархию и про власть, про возможность что-то делать с другим человеком по принципу «я могу». Переживание использованности разрушительно для человека на всех уровнях — гормональном, соматическом, психическом, поведенческом.

Задача работы с травмой состоит не в том, чтобы возвращаться к тяжелым воспоминаниям. Задача — переработать этот опыт и стать более устойчивым и способным на саморегуляцию и защиту себя человеком. Хороший результат терапии — когда травматический эпизод становится драматическим. Просто эпизодом биографии. Когда человек может сказать: «Да, со мной это произошло, на меня это повлияло, но я продолжаю жить, улучшая качество своей жизни, и остаюсь целостным человеком, с полными правами и обязанностями».

Мы, психологи, не погружаем человека бесконечно в воронку травмы, наша задача — помогать людям наращивать силу и увеличивать диапазон реакций. Например, в терапию может прийти женщина и сказать, что ей кричать нельзя, ругаться матом нельзя. Бывает, что в кабинете терапевта люди впервые разрешают себе — в рамках эксперимента, с подачи терапевта и при контролируемом процессе — разозлиться, закричать.

Наша задача — наращивание субъектности, хорошего чувства «я», возвращение агентности и способности действовать, защищать себя. Мы помогаем прикоснуться к собственной агрессии как к необходимой энергии жизни. Помогаем нарастить или обнаружить любые способы защиты, у кого какие: дистанцироваться — тоже способ, встать и уйти — тоже способ.

Еще работаем над способностью просить и брать поддержку: у друзей, семьи, на группах поддержки, в социальных сетях — где угодно. Потому что сексуализированное насилие, особенно в детстве, — это когда не было никого, кто бы защитил, спас, встал на твою сторону.

В том, как переживают насилие мужчины и женщины в психологическом смысле, нет разницы. Но есть разница в особенностях гендерной социализации. Если для женщины допустимо и даже социально одобряемо пожаловаться или пойти к психологу, а со времен флешмоба #MeToo можно делать насилие видимым с помощью социальных сетей, то мужчины гораздо реже обращаются за поддержкой и гораздо реже ее находят.

Переживание последствий насилия — индивидуальный процесс, он у всех происходит по-разному. Кому-то психическая травма наносит непоправимый ущерб, а кто-то справляется за счет своих ресурсов и щедрой поддержки среды. Бывает, человек находится в диссоциации и оказывается нечувствителен к последствиям травмы («Это на меня не повлияло, давайте лучше поговорим про карьеру»), и терапевт может обратить на это внимание клиента. Но мы никогда не настаиваем на том, чтобы работать с травмой, если у клиента нет такого запроса, он телесно здоров, хорошо социализирован и пришел к психологу поговорить про другое. Мы уважаем способность клиента решать, как заботиться о себе и своем состоянии.