«Если с головы слетел шарф — ты пропагандируешь проституцию» История Лолы, которая сбежала из России от домашнего насилия и теперь помогает иранкам защищать свои права

Когда-то Лола жила в России. Но, несмотря на дагестанские и башкирские корни, своим домом она считает Иран. В Тегеране 32-летняя женщина работает в бюро судебной психолого-психиатрической экспертизы и делает заключения по делам подозреваемых в убийствах и изнасилованиях.

«Гласная» записала рассказ Лолы о том, как сама она в юности пережила домашнее насилие и сбежала от мужа, как нашла отца, которого не видела двадцать лет, и как теперь защищает в Иране женщин, попавших под уголовное преследование за самооборону.

Охапки роз и синяки

Моя бабушка, по национальности лачка, когда-то сбежала из дагестанского села вместе с моим дедушкой, башкирским рабочим, в Москву. Там и родилась мама.

С папой они познакомились на выставке ВДНХ: мама была студенткой медицинского института, папа — аспирантом из Ирана. Вскоре поженились.

После того, как мама окончила вуз, они уехали в Тегеран, где родилась я. Но вскоре мама решила вернуться в Москву — в Иране ей было тяжело. Папа надеялся ее вернуть, два года ездил к нам, но ничего не вышло. Мама с головой ушла в работу, писала диссертацию, потом ей предложили место младшего научного сотрудника в институте, а после — работу в Минздраве.

Нас со старшим и младшим братьями воспитывал отчим. Он относился к нам как к собственным детям, оплачивал учебу, кружки, секции, одежду и прочие нужды, но был строг: мне нельзя было гулять после десяти вечера или оставаться с ночевкой у подруг.

В 17 лет я встретила своего будущего мужа. Он был на 12 лет старше: красивый, богатый, блестяще образованный и перспективный выпускник юридической академии, сотрудник Следственного комитета с широкими связями. Он красиво за мной ухаживал: охапки роз, дорогие духи, украшения, престижная машина. Мы ездили в самые крутые ночные клубы, он возил меня встречать рассвет, устраивал для меня фейерверки.

Моим родственникам он очень нравился. Думаю, из-за его связей и возможностей моему брату и отчиму было выгодно с ним породниться. У них с отчимом появились общие дела. Я любила его и хотела провести с ним жизнь.

Когда мне исполнилось восемнадцать, он сделал мне предложение. Мы быстро сыграли свадьбу. После церемонии улетели в свадебное путешествие в Турцию. Как сейчас помню этот отель в Анталии… Я до сих пор его ненавижу!

Мы приехали ночью в номер для новобрачных. Портье перед заселением подарил мне корзинку с незабудками. Поздравил, пожелал хорошего отдыха и сказал моему мужу: «У вас очень красивая жена, вам повезло». Как только мы зашли в номер, муж толкнул меня в спину и начал орать: «Ты так на него посмотрела! Почему он на тебя смотрел? Почему другим не сказали, что у них красивые жены? Ты дала повод!».

До свадьбы я ни с кем не спала. С ним у нас были только объятия и поцелуи. Я голого мужчину до этого видела только в морге, когда в мединституте училась на первом курсе. А муж был уже искушенный. Ему хотелось секса везде. Я стеснялась его, а он говорил, что со мной скучно, что я скучная в постели, как бревно.

В свадебном путешествии мы не ездили ни на одну экскурсию. Я безвылазно сидела в отеле две недели, вся избитая, с синяком под глазом и в засосах. Еду мне приносили в номер.

Муж заставлял заниматься с ним оральным сексом, бил, а в перерывах просил прощения, говорил, что был не в себе, что не мог совладать с собой, что его сжигала ревность, потом снова насиловал.

Когда мы вернулись в Москву, я помчалась к маме. Кричала, что он меня бьет, просила помощи. В ответ мама выдала порцию философских размышлений о том, что брак — это труд, который якобы состоит в том, что мужа надо приласкать, зажечь свечи, устроить романтический ужин. И спросила меня, что я «такого» сделала, раз муж, «такой хороший мальчик», меня бил. Отчим ее поддерживал: «Зачем ты нас позоришь! Это такая уважаемая семья, у них сроду не было разведенных. Посмотри, какие у них женщины целомудренные!».

Я спросила маму: жила ли бы так она? Ведь муж ее ни разу пальцем не трогал, и мой отец тоже. Но мама настаивала, что брак — это труд и компромисс, а я просто избалованная.

Когда муж приехал за мной, мама и отчим вынудили меня поехать с ним.

Ночь с ножом

Дядя мужа был генералом в полиции, папа — полковником, поэтому идти в полицию я боялась.

Но однажды все-таки вызвала полицейских. Муж тогда пришел выпивший. Мы сидели за столом, он очень сильно сжал мою руку. Кольцо впилось в палец, рука посинела, я закричала от боли. От шока я схватила вилку и воткнула ему в руку, потом выскочила из комнаты и заперлась на ключ. Набрала номер полиции, кричала, что меня убьют и что мне очень страшно.

Когда полиция приехала, я не смогла открыть входную дверь, потому что ключи были у мужа. Он уснул пьяным. Полицейские покрутились около двери минут десять, посмеялись и уехали. На следующее утро я сама поехала в полицию. Зафиксировала синяки и побои.

Узнав о заявлении, приехали мама и отчим. Кричали: «Да как ты можешь, что это за позор?». Я показала маме свою руку, она снова спросила: “Как надо было довести мужа, чтобы он так сделал?” Опять я оказалась виновата!

Я спросила: «Мама, ты вообще меня слышишь? Я твой ребенок, ты видела, чтобы я как-то не так вела себя дома? Ты никогда меня не била. Вы на меня даже никогда не кричали. Что, ты думаешь, я с ним делаю?».

Мама ответила: «Не зря же он злится! Может быть, ты делаешь что-то неправильно. Может быть, ему что-то рассказывают…».

Впоследствии я неоднократно показывала маме свои синяки, а она говорила: «Это такая страсть у него. У тебя же ничего не сломано, и синяков не так уж много. Тебе не стыдно мне такое показывать? Я вижу следы его поцелуев». А то, что это были укусы, ее не волновало.

Муж контролировал меня. Например, он знал, сколько времени занимает моя дорога в университет и обратно с учетом пробок, и, если мне нужно было в библиотеку, он за мной заезжал. Если мне нужно было куда-то еще, он давал мне час или два и следил за временем. Если никаких дел не было, я сидела дома.

Однажды я пошла в салон красоты. Мне три часа делали маски для волос по японской технологии. Он приехал, увидел меня, и сказал: «Я думал, что ты меня обманула. Что можно делать в салоне так долго?».

Той же ночью он таскал меня по полу за волосы, кусал меня и говорил при этом, какие у меня шикарные волосы.

После скандалов с побоями всегда наступал период нежности. Муж очень искренне просил прощения, обнимал меня, плакал, буквально носил на руках, чуть ли не с рук кормил. Я прощала. Это длилось две недели, месяц, один раз — даже четыре месяца. В таких периоды все было идеально, мы ездили отдыхать в Подмосковье, Питер, Киев, Геленджик.

Это было волшебно, и я каждый раз думала, что мы притерпелись, и скандалов больше не будет. Когда мы приходили в ресторан, на нас люди оборачивались: какая красивая пара. Он танцевал со мной, дарил цветы, стоял на коленях. Внешне все было замечательно.

Но после хорошего периода снова следовала череда побоев и угрозы убийством: он любил говорить, что напустит на меня своего питбуля.

Однажды ночью я подумала: или сейчас выпрыгну из окна, или воткну ему нож в шею. Я подошла с ножом к нему спящему и долго смотрела. На следующий день на занятиях в вузе моя подруга спросила, что со мной. Я дрожала от страха и стресса.

Всего я с ним прожила около года. В конце 2010 года, когда мне было девятнадцать, я решилась на побег.

«В булочную» навсегда

О желании сбежать рассказала подруге. Мы начали готовиться финансово. Я откладывала из тех денег, которые муж давал на покупки. Нужна была виза и билеты. Сумму для подтверждения платежеспособности пришлось взять взаймы у подруги.

Свои вещи я не могла выносить из дома, так как муж бы это заметил, поэтому я взяла с собой только носки, трусы, прокладки и немного косметики. Был октябрь, я сказала мужу, что иду в булочную за хлебом. На мне был спортивный костюм и кроссовки.

Подруга ждала меня внизу с новым телефоном, сим-картой и дорожной сумкой. Все было, как в кино. Я выкинула старый телефон, и мы помчались в аэропорт. Фора была совсем небольшая, мы приехали за сорок минут до конца регистрации на рейс.

Так я оказалась в Германии. Там у меня никого не было, кроме виртуальной знакомой, с которой я переписывалась до этого по интернету. Но когда я приехала, она пропала. Меня никто не встретил.

В Германию я поехала, потому что там была большая иранская диаспора, и я надеялась выйти на связь со своими иранскими родственниками. Еще в Москве я ходила в центр персидской культуры и учила фарси.

В России меня объявили в розыск. Я передала семье письмо через подругу о том, что встретила другого мужчину и уезжаю с ним на Камчатку, просила не искать. В это никто не поверил.

Муж узнал, что я вылетела в Германию, и сказал подруге: «Шлюхой была, шлюхой пусть там и сдохнет». Он меня не преследовал, но я еще долго видела его в каждом мужчине. И замирала, если рядом со мной вдруг притормаживала машина.

Цена жизни

Позже встретила своего второго мужа. В браке с ним у нас родилось трое детей. Сейчас мы расстались, но остаемся в хороших отношениях. Он сыграл важную роль в моей жизни, помог выучиться и найти родных.

Я окончила медицинский факультет, потом прошла курс профайлинга, стала экспертом-криминалистом.

Отца я нашла через посольство Ирана в Германии. Папа приехал в Германию со своей женой. Это была очень хорошая встреча. За первые несколько минут я получила столько любви, сколько, наверное, не видела за всю свою жизнь. Я заново обрела семью.

По связи с отцом мне предложили сделать иранское гражданство. Мне предложили контракт в Иране, и я согласилась. Дети переехали со мной.

Моя работа здесь отличается от той, что я занималась в Германии. Иран не развит настолько, чтобы целый институт посвящать серийным убийцам и маньякам, как в Европе.

В Иране вообще очень трудно присвоить преступнику статус серийника. Религиозная подоплека играет огромную роль.

Когда появляется новое дело об убийстве или серии убийств, мы анализируем психическое состояние преступника, изучаем данные, состоял ли он на учете у психиатра, какая у него жизнь, что предшествовало преступлениям. Попадаются очень кровавые дела. Я начинаю в 9 утра и порой ухожу с работы в полночь.

Мы боремся с абсолютной властью мулл и бесправием женщин. Мне важно, что в своей работе я делаю все для отстаивания женских прав. В Иране, особенно в провинции, с этим сложно. Жизнь женщины не стоит дорого, с точки зрения закона.

Убийца семнадцатилетней Моны Хайдари, ее муж, получил всего восемь лет тюрьмы. Мы как эксперты пытались настоять, чтобы дали хотя бы пятнадцать. В планировании расправы над Моной принимал участие ее двоюродный брат, и семья девушки была в курсе того, что с ней хотел сделать ее муж. Девушка бежала от него в Турцию. Посмертно ее обвинили в измене мужу с каким-то сирийцем. Но никаких ее переписок с этим сирийцем суду не представили.

Отец и дядя приехали за ней в Стамбул, обманом привезли обратно и передали в руки мужу.

Муж отрезал ей голову и бегал с ней по площади полтора часа. Психически он оказался здоровым. Убийство он объяснил религиозными соображениями.

В другом случае девушке дали 24 года тюрьмы за порванный и сожженный хиджаб. Почувствуйте разницу.

Иранский Догвилль

Сейчас я работаю над делом, связанным с систематическим насилием над несовершеннолетней. При этом обвиняемая по делу — именно она.

Девочку долгое время насиловала чуть ли не половина деревни. Это происходило в провинции Тегерана, недалеко от столицы. Там выращивают гранаты и розы, делают розовую воду.

До тринадцати лет у нее, простой сельской школьницы из религиозной семьи, все было как у сверстниц. А потом она посмотрела какой-то фильм и решила не носить черное одеяние. Стала краситься, поменяла платок на легкий шарфик. В провинции порядки строже, чем в городе. В городе вместо хиджаба могут носить шарфик, держащийся на макушке, но в деревнях носят чадру, закутавшись в нее.

Люди стали судачить, что девочка «падшая», пошла не в ту сторону. Родители ее избивали, вызывали экзорциста на дом, изгоняли из нее «джиннов». Однажды ее изнасиловал двоюродный брат. Он ехал на машине со своим другом, а она шла из школы без платка — точнее, платок был, но сполз с головы. Брат сделал ей замечание и посадил в машину. Обвинял, что если ходит в таком виде, значит, хочет мужского тела. И они с другом ее изнасиловали. Домой она пришла избитая и растерзанная. И дома ее побили палкой за позор.

Отец пытался сжечь ее живьем, поливал горючей смесью. На крики сбежались соседи. Женщины ее где-то спрятали. Потом ее нашла мать и отвезла к родственнице. Туда пришел кто-то из мужчин под предлогом помощи по хозяйству и «удачно» воспользовался «падшей» женщиной. После этого ее стали насиловать и другие мужчины из деревни.

Читайте также Мариам снимает хиджаб

Иранская активистка — о протестах на родине, жестокости диктатуры и вынужденной эмиграции в Грузию

Имам высказался, что «падших» женщин нужно изгонять из села, потому что они приносят позор и бедствия. Обвинил девочку в том, что из-за нее долго нет дождя. При этом он сказал, что убийство — это грех, Аллах убивать не разрешил. Поэтому девочку привязали к позорному столбу, вся деревня плевала в нее и била.

Девочку поселили в какой-то хижине. К ней опять стали захаживать мужчины. Ходили, чтобы не платить проституткам. Кто-то еду приносил, кто-то небольшие деньги. Ей едва исполнилось четырнадцать. Ее пинали, били, тушили сигареты о ее тело.

У нее случилось психическое расстройство. В один день, когда возле реки к ней пристал местный мужик, она схватила дрын, забила его до полусмерти и сбежала из деревни. Грязная, она шла наугад по каким-то дорогам, ехала на попутках, преодолела триста километров и добралась до Тегерана.

В столице ее остановила шариатская полиция за непотребный вид. В участке ее досмотрели женщины-полицейские. На девочке не было живого места, было ясно, что ее насиловали. Вызвали врачей, а они — нас, экспертов. По иранским религиозным законам, уголовная ответственность для мальчиков наступает в двенадцать лет, а для девочек — в девять.

Избитый мужчина подал на нее заявление. Сейчас девочка под стражей. Она плохо идет на контакт, боится, что ее повесят. Ее обвиняет вся деревня, говорят, что в ней «джинны». Семья от нее отказалась. Ребенок остался один, весь мир против него.

Мы пытаемся доказать абсурдность обвинений против этой девочки, но противостоять муллам очень тяжело. И доказать изнасилование в Иране тяжело. Мы будем доказывать, что с ней это совершили, чтобы добиться оправдания или смягчения наказания.

Подобных случаев здесь много, но не все становятся известны. Если бы эту девочку не нашли, она бы закончила в одном из борделей Тегерана.

«В условиях религиозного диктата всегда виновата женщина»

После недавних протестов устранили шариатскую полицию, которая следила за соблюдением норм общественной морали в Иране. По сути, ее перевели в другое ведомство под другим названием. Сейчас женщины ходят кто в платках, кто без. Но только в Тегеране.

Я живу в элитном районе города, где селятся футболисты, звезды шоу-бизнеса, и это совсем другой Тегеран. Это как Рублевка и Москва. Свои законы, свои порядки. А что творится в других городах и провинциях…

У меня есть свобода действий, я вхожа в дома влиятельных людей, и я этим пользуюсь. Мне нравится, что я могу тут что-то поменять. Я люблю Иран, мне нравится этот народ, добрый и гостеприимный. Но религиозная власть пренебрегает правами людей.

Многих пострадавших от насилия женщин подводят под статью «пропаганда проституции»: если у тебя слетел с головы шарф, значит, ты оправдываешь проституцию. Известны случаи, когда в Иране жертв изнасилования казнили за сопротивление, если, защищаясь, они убивали насильников. Рано утром на площадь выгоняют подъемный кран… и казнят на всеобщее обозрение.

Несколько лет назад один чиновник изнасиловал свою секретаршу. Отбиваясь, она ударила его, кажется, ножницами, он умер. Ее повесили, потому что сочли это превышением необходимой обороны.

Однажды к нам привезли серийного убийцу. Я пришла допросить его. Он меня не воспринимал, усмехался, мол, баба пришла. Он оказался выходцем из Азербайджана. Описал по-русски, что бы он со мной сделал. Я достала пилочку, закинула ногу на ногу и молча пилила ногти со скучающим выражением лица. Через полтора часа он начал нервничать. Мне принесли кофе. Потом еще кофе, я его угостила. Спустя еще два часа он начал рассказывать о себе.

Как обычно, все началось в детстве. Он жил в приграничном городе Астара со смешанным иранско-азербайджанским населением. Взрослые не всегда замечают, почему ребенок не хочет ходить в сад или в школу, на секцию… У этого серийника психика была повреждена буллингом в школе. Он рос тихим, и за это его травили. Как-то мальчики поймали его толпой после уроков, раздели, побили, а потом все на него пописали. Так над ним систематически издевались. Он вырос забитым, отношения с женщинами не складывались. С первой девушкой, когда дошло до секса, у него случился промах… Он ее задушил.

Он убил трех женщин в Азербайджане и пять в Иране. Ему, убийце и маньяку, дали восемь лет тюрьмы, а в какой-то из праздников еще могут подвести под амнистию.

Женщин же вешают за «превышение самообороны». В условиях религиозного диктата всегда виновата женщина.