«Ты не человек — ты просто зэк» Как женщин пытают, убивают и расчеловечивают в российских колониях. Но они продолжают бороться

В российских пенитенциарных учреждениях (колониях, тюрьмах, СИЗО, лечебно-исправительных и других закрытых структурах) находится 433 тысячи человек. 8–10%, то есть не менее 34,5 тысячи, — женщины. При этом, по данным правозащитников, их навещают и снабжают посылками реже, чем мужчин. А свидания с близкими и встречи с адвокатом — часто единственный шанс рассказать о пытках, насилии, унижениях и тяжелых условиях содержания. Оказавшись на свободе, большинство предпочитает забыть худшие годы жизни. Но некоторые все же готовы вернуться в прошлое, чтобы поделиться своей историей. 

«Гласной» удалось поговорить с несколькими женщинами — они рассказали, как сотрудники колоний избивают заключенных, отправляют их на круглосуточные работы, запугивают и оставляют умирать без лечения. 

«Четыре часа стояла на растяжке в изоляторе» 

По команде «Пожар!» отряд женщин-заключенных бежит в общежитие, сворачивает свои матрасы, хватает их и табуреты и бежит строиться во дворе. Если кто-то не уложится в семь минут, «пожар» повторяется заново. 

Это одно из наказаний в ИК-16 Краснотурьинска в Свердловской области — его назначают в случаях, если, например, кто-то из заключенных вышел во двор без спроса или «плохо поздоровался». Как вспоминает одна из бывших заключенных ИК-16, за день так приходилось бегать до трех раз. 

«Пожар» — лишь один из видов жестоких наказаний в колонии, которую в 2019 году сравнивали с концлагерем. О других невыносимых условиях правозащитнику Алексею Соколову* рассказали в марте 2019-го 25 осужденных женщин. Им месяцами не разрешали звонить «на волю», в ШИЗО запрещали садиться даже на пол, а еще отправляли «на говно»: заставляли таскать тяжелые мешки с навозом со свинофермы на картофельное поле (они расположены в разных концах колонии). 

Кристина Доля попала в колонию по 228-й, «наркотической», статье в 2016 году. 28-летнюю женщину сразу избили. Идя по лагерю на хозработы, она услышала мужской голос: «Эй, кобыла е***ая! Бегом сюда!» Сотруднику оперативного отдела Андрею Гайдукову не понравилось, что Кристина одета не по уставу: из обычной зеленой она переоделась в другую одежду, чтобы не испачкать форму во время работы. 

Гайдукова объяснения не устроили: «Ты что, самая блатная? Я тебя сейчас раздену — и ты у меня без трусов побежишь до отряда». 

Доля ответила, что побежит, но сразу до телефона, и попросила ей не грубить. «Мне тут же нормально прилетело в голову с ладошки. Я села на жопу и понять ничего не могу», — рассказала она «Гласной». 

Гайдуков приказал Кристине переодеться и явиться в оперчасть. Когда она вошла в кабинет, он ударил ее по лицу. «Буквально пара ударов рукой, и у меня кровь из носа. Я даже не поняла за что, — вспоминает Доля. — А он говорит: “Ты что, мне будешь пачкать пол?!” Я достала платок, чтобы нос зажать, и Гайдуков заставил меня им пол вытирать. После этого я четыре часа стояла на растяжке в изоляторе. Потом меня отвели обратно в отряд». 

В другой раз за отказ сотрудничать с администрацией ей досталось от начальника отдела безопасности (ОБ) УФСИН Сергея Мелехина: «Вызвал в кабинет, взял книгу толщиной сантиметров пять и по голове ею начал бить. Второй раз руками меня по лицу бил. Это не только со мной происходило. Девочки боялись приезда ОСБ и даже закрывали рукой нагрудные знаки [с фамилиями]».

На физическое насилие со стороны сотрудников ФСИН в 2020 году жаловались 67% опрошенных правозащитной организацией «Русь сидящая»*. Сколько из них женщин, неизвестно — такую статистику не ведет ни одна организация, которая занимается защитой прав осужденных. В отличие от мужчин, женщины реже фигурируют в громких делах, связанных с пытками. Однако это не значит, что они реже подвергаются антигуманному обращению. Данных о сексуализированном насилии в женских колониях в РФ практически нет. 

В 2013 году о пыточных условиях в российских женских колониях узнали даже люди, не интересующиеся правами заключенных. Тогда участница Pussy Riot Надежда Толоконникова, отбывавшая наказание в мордовской ИК-14, пожаловалась в Генпрокуратуру на «бесчеловечное содержание осужденных». Активистка рассказала, что заключенных принуждали работать по 15 часов в сутки, в том числе ночью. Понадобилось пять лет, чтобы Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН) отстранила начальника колонии от должности (позже его приговорили к двум годам условно за превышение должностных полномочий). Но это не помогло: в том же году еще несколько заключенных ИК-14 публично заявили о бесчеловечных условиях труда.

«Помрут и помрут, туда им дорога»

Через два года Гайдукова и Мелехина из колонии, где отбывала наказание Кристина, перевели на работу в другое учреждение. Систематические избиения заключенных прекратились, но сотрудники по-прежнему применяли жестокие «дисциплинарные» меры. 

На место Гайдукова пришла Татьяна Томсон с «садистскими наклонностями», говорит Кристина: «Ей было в кайф назвать зэчку “животным”, дать подзатыльник». 

Женщины, работающие в системе ФСИН, не менее, а иногда и более жестоки, чем мужчины, отмечают и заключенные, и правозащитники в разговоре с «Гласной». «Там нет никакой женской солидарности, — уверен Алексей Соколов. — Наоборот, в некоторых случаях даже есть ненависть. Сотрудница рассматривает заключенную не как женщину, а как преступницу. А значит, ее надо наказывать». 

По словам авторки правозащитного проекта «Женский срок» Саши Граф, психологическое насилие (запугивания, манипуляции) — это обыденность в тюрьмах. «У заключенных только два варианта, — говорит Граф. — Либо идешь на конфронтацию с колонией — и тогда подвергаешься еще большему насилию, сидишь в ШИЗО и 100% не выйдешь по УДО. Второй вариант — терпишь невыносимые условия ради шанса выйти раньше на несколько лет. А этого хотят почти все женщины».

Кристина выбрала первый вариант — она отказывалась сотрудничать с администрацией и писать жалобы на других заключенных. За непокорность ее сажали в штрафной изолятор на 15 суток. 

За время, проведенное в колонии, она побывала в ШИЗО не менее 16 раз, то есть в общей сложности провела там восемь месяцев: «не так посмотрела» на сотрудника, сказала что-то «не с той интонацией». 

«В ШИЗО не было ни спальных мест, ни стола, ни табуретки. Просто пустая комната и дырка в полу в качестве туалета. В этой камере нас было четверо. Мы спали на полу, а в остальное время должны были стоять. За попытки присесть били. В прогулочные дворики нас выкидывали часа на два в одной робе, без верхней одежды», ― вспоминает Кристина. 

Ей повезло: освободилась одна из ее подруг и рассказала обо всех зверствах правозащитнику Соколову. Он приехал в ИК-16, пообщался с Кристиной, которая подтвердила случаи жестокого обращения. Они стали писать жалобы и подавать иски. Позже к заявлениям присоединились еще несколько женщин, но в итоге некоторые отказались от показаний: одной предложили выгодную должность завхоза, другой аннулировали нарушения, третьей пригрозили отказом в лечении. Обычно заключенные объясняют свое решение так: «Вы уедете, а мы тут останемся, и нас просто убьют». Но Кристина не сдавалась. 

Сотрудники администрации пригрозили Доле: если она «не закроет свой рот, то уедет в СУС». «А я уже не могла сказать Алексею: “Извините, у меня все хорошо”, — объясняет женщина. — Ну и я же не одна в этом учреждении, другие тоже страдают». 

Кристину отправили «в СУС». Формальной причиной стала щепотка лимонной кислоты, которую она попросила у подруги, чтобы добавить в чай. Согласно правилам внутреннего распорядка (ПВР), заключенным нельзя ничего брать друг у друга: ни кусок мыла, ни сигареты, ни пакетик чая. «Эти ПВР нужны, чтобы не было вымогательств между зэками, — рассказывает Доля. — Но все доводилось до абсурда. За щепотку лимонной кислоты мне дали полгода СУСа. А потом продлили еще на год. За то, что я спала днем».

У многих заключенных в краснотурьинской колонии диагностированы и туберкулез, и ВИЧ, и Кристина не была исключением — ей отказывали в получении антиретровирусной терапии. Из-за отказа в медицинской помощи с 2016 по 2019 год там умерло 13 осужденных женщин, хотя одна из них поступила в ИК-16 здоровой, говорит Алексей Соколов. Он считает эти трагедии следствием халатности медперсонала. 

В 2020 году на ютьюб-канале My Russian Rights вышел документальный фильм «Как убивали заключенных в ИК-16». В возбуждении уголовного дела по факту смерти заключенных СК отказывал десятки раз. Руководитель следственного отдела по Краснотурьинску объяснил это Соколову тем, что не нашел в деле состава преступления. 

По словам Саши Граф, отказ в лечении тоже считается пыткой, ведь человека лишают базового права на здоровье. «В колониях здоровье женщины абсолютно не ценится, и через несколько лет организм разрушается. Большие проблемы и с поставками медикаментов, и с врачами, которые не особо интересуются тем, как заключенные себя чувствуют: “Помрут и помрут, туда им дорога”. Кроме того, во многих колониях заставляют работать даже тяжелобольных: то есть две пыточные составляющие соединяют, и от этого становится вдвойне хуже и страшнее», — добавляет Граф.

Кристина вспоминает, как на ее глазах заключенная умерла от инфаркта: «Она пришла в медсанчасть (в ИК-16 это помещение с протекающей крышей и заколоченными окнами), пожаловалась на жжение в груди и плохое самочувствие. Ее посчитали симулянткой, дали таблетку анальгина — им в колонии лечили почти всё — и выгнали на хозработы».

«Пыточные условия для женщины в первую очередь — это рабские условия труда, — объясняет Саша Граф. — Потому что главная задача женских колоний — использовать женщин как дешевую силу для изготовления заказов и тем самым приносить колонии деньги». 

В колонии Кристина шила спортивные костюмы, сумки, одежду для охоты и рыбалки. В магазинах их за большие деньги продают с ярлыками «Сделано в Санкт-Петербурге» или «Сделано в Москве». За этой патриотичной маркировкой скрывается ненормированный рабочий день и мизерная оплата. 

Первая зарплата Кристины составила 46 рублей, больше 700 она не получала. Для сравнения: банка растворимого кофе «Нескафе» в тюремном магазине стоит порядка 600 рублей.

После жалоб Алексея Соколова жизнь Кристины в колонии немного наладилась: ей начали давать антиретровирусную терапию (АРВТ). «Стали относиться нормально и называть не “кобылой е***ой”, а Кристиной Анатольевной. Мое содержание тоже улучшилось. В свободное время я стала пить кофе в кубовой. Я знала, что выйду с работы на “запретке” через два часа, а не как остальные — через четыре или даже шесть. Запретная зона — это каторга. Бабы, как лошади, таскают плуг, который весит в 30 раз больше, чем они», — говорит Кристина. Она вспоминает, как от многочасовой работы на сорокаградусной жаре женщины теряли сознание, их выносили в санчасть, но как только они приходили в себя, заключенных снова отправляли копать. 

На какой-то момент благодаря команде правозащитников, адвокатов и самих заключенных в колонии многое изменилось. В ИК-16 отменили наказания «навоз» и «пожар». В ШИЗО разрешили сидеть на табуретке. Но главное — женщин стали лечить и вывозить на обследования в «вольные» больницы. И хотя проблема с медпомощью остается актуальной, смертность сократилась. Зарплаты подняли до 10 тысяч рублей. Замначальника колонии Есаулкова уволили, а вот начальника колонии Горькина после публикации списка умерших и фактов системных наказаний и пыток в колонии повысили до заместителя начальника ГУФСИН. 

Кристина вышла на свободу в ноябре 2022 года. Благодаря постоянному приему АРВТ у нее неопределяемая вирусная нагрузка. Она работает швеей и мечтает о детях. «У меня все хорошо. А те, кто заезжает в ИК-16 сейчас, говорят, что зверские времена возвращаются», — говорит Кристина. 

В начале 2024 года одна из заключенных пыталась повеситься в штрафном изоляторе, где находится не первый год.

«Ты не человек — ты просто зэк»

В 15 лет Лада Малова начала употреблять наркотики, а в 17 принялась снимать процесс на видео — и стала звездой «Двача». Через год, в июне 2015-го, ее арестовали за хранение и покушение на сбыт наркотиков. После вынесения приговора — 7 лет и 10 месяцев — Малову этапировали в ИК-2 в поселке Саблино в Ленобласти. 

В 2020 году она серьезно заболела. У девушки обнаружили кифосколиоз, обширный фиброз легких и саркоидоз внутригрудных лимфатических узлов и легких второй стадии. Кифосколиоз входит в перечень заболеваний, препятствующих содержанию под стражей. 

Правозащитник Алексей Прянишников направил в Тосненский городской суд ходатайство об освобождении Маловой по состоянию здоровья, но ему отказали. Ладу перевели в туберкулезную больницу ФСИН в Горелово. С третьей стадией саркоидоза она не могла даже заправить кровать без одышки, иногда теряла сознание. 

Но за все время заключения Лада не получила ни одной таблетки. Когда мать девушки стала писать жалобы, Ладе угрожали лишением права на переписку. 

В областной больнице ФСИН им. Ф. П. Гааза девушке поставили уже третью, прогрессирующую стадию саркоидоза с фиброзом легких. А еще диагностировали туберкулез, после чего заключенную снова направили в Горелово. Вскоре там решили, что не хотят возиться с больной саркоидозом, и этапировали в Мордовию — в ЛИУ-3 для больных туберкулезом в поселке Барашево. В такие заведения заключенных отправляют умирать, чтобы не портить статистику колонии. 

По этапу Лада проехала больше тысячи километров, на это ушло полтора месяца. Часть пути она провела в «столыпинских вагонах», остальное время — в различных следственных изоляторах. В СИЗО-1 Ярославля больные туберкулезом, по словам Лады, сидели «с крысами размером с кошку», в Рязани — в ШИЗО, где нет розетки, а значит, и возможности подогреть воду кипятильником. Кипяток приносили только утром и вечером. Ладе приходилось выбирать, что с ним делать: «попить чай или подмыть п**ду».

Но самые жесткие условия ждали девушку в Барашево. «Там работают абсолютно все, кроме инвалидов с нерабочей группой, но даже они ходят на хозработы. Туберкулезниц с распадом легких поднимают в четыре утра и гонят чистить снег. Девочке с “плюсовой” формой туберкулеза специально не ставили плюс, чтобы не снимать с работы. Другая девочка, с последней стадией ВИЧ, месяц ходила на швейку с температурой 39. В Мордовии ты не человек, ты просто зэк — бесплатная рабочая сила», — описывает обстановку Малова. 

Когда одна из таких женщин, с туберкулезом и ВИЧ, умерла в медсанчасти ЛИУ-3, сотрудники, которые вывозили ее труп из учреждения, вложили ей в руки зажженную сигарету — как будто женщина курит, а значит, еще жива, рассказывает Лада. Сфотографировав труп в таком положении, они написали в свидетельстве о смерти, что заключенная умерла не на территории ЛИУ, а в машине при транспортировке. Таким образом они занизили статистику смертности в пенитенциарном учреждении. 

Как и в колониях, в ЛИУ были невыполнимые трудовые нормы и рукоприкладство. По норме за восьмичасовой рабочий день бригада из 20 человек должна сшить 150 комбинезонов или 200 комплектов из курток и штанов. Лада говорит, что это невыполнимо. Если хоть одна женщина медленно или плохо шила, сотрудники наказывали всю бригаду, а за это уже сами заключенные могли избить провинившуюся. 

За невыполнение приказов одну заключенную охранник ударил по лицу, другую — по голове, вспоминает Лада. К подобным проявлениям физической силы на зоне все привыкли, поэтому Малова говорит об этом так: «Cтукнули, но не били». 

Другим примером физического наказания было cрезание волос. В прошлом сентябре в ИК-10 Приморского края побрили «под ноль» полсотни женщин. В ИК-16 такая практика тоже применялась. «Одна девочка украла на кухне три огурца и помидор. К ней никто не приезжал, передачки не присылал, и она все время хотела есть. За воровство начальница отдела безопасности отрезала ей волосы», — вспоминает Лада Малова. 

В прошлом апреле Лада вышла на свободу и вернулась в Петербург. Она не употребляет наркотики, полностью вылечила туберкулез, добилась ремиссии в лечении саркоидоза. А вот с кифосколиозом все плохо: девушка еле сидит, не может стоять дольше 20 минут и постоянно испытывает сильные боли. Из-за судимости сложно найти работу. Пока она подрабатывает догситтером, а также устроилась администратором в салон груминга — но даже эту работу с окладом 35 тысяч плюс небольшие премии Лада искала около года: отсидевших трудоустраивать никто не хочет. В свободное время ведет телеграм-канал о своей жизни. «После подвалов с крысами и Мордовии я ничего не боюсь», — говорит она.

«Даже на таком уровне работает патриархат»

38-летняя дочь следователя Валерия Комицкого Ольга Бендас сидела не по «народной» статье, а по «политической». В Москве, на митинге в поддержку Алексея Навального в январе 2021 года, она заступилась за пожилого мужчину, которого избивали полицейские. Фигурантке «дворцового дела» дали два года за применение в отношении представителя власти насилия, неопасного для жизни (часть 1 статьи 318 УК РФ). Правозащитный центр «Мемориал» признал Бендас политзаключенной.

После полутора лет в СИЗО последние полгода срока Ольга провела в ИК-3 Кинешма Ивановской области. «Гласная» уже рассказывала о том, как там в канализационном колодце погибли две заключенные.

«Как только переступаешь [порог] места лишения свободы, сталкиваешься с расчеловечиванием. Оно начинается, когда тебя раздевают и проверяют не только то, что в карманах, но и что внутри тебя. Между строк читается: “Отныне твое тело — наше и мы будем делать с ним все, что захотим”. Обыск могут провести в любой момент. И кому-то проще скинуть с себя трусы, а кто-то будет бороться до последнего дня срока», — замечает Ольга. 

И Бендас боролась. Например, отказывалась работать на швейном производстве. Это цех размером с футбольный стадион, где за машинками сидит около семи сотен женщин. 

«“Промка” — это ад, это каторга. Это настолько лютые условия, что лучше бы меня побили, чем там работать. — говорит Бендас. — Там крысы и мыши, невозможно спрятаться от мух, они тебя съедают. Там никогда не убираются. В этих условиях, наверное, даже чуму можно подхватить. Я не знаю, чем пропитана ткань, из которой надо шить, но она обжигает тело, с рук и ног слоями слезает кожа. Ослабленные женщины, замученные недоеданием и кучей болячек, целыми днями носят тюки этой тяжеленной ткани».

«Нет разницы между ШИЗО и промкой, — считает Ольга. — Просто кто-то выбирает один ад, а кто-то другой. Я решила не работать на режим». Потом она намеренно совершала легкие нарушения (не надевала косынку, расстегивала одну пуговицу на пиджаке или опаздывала на построение) и опять отправлялась в ШИЗО. Там женщина провела в общей сложности три месяца из шести.

По словам Бендас, в штрафном изоляторе для мужчин и для женщин разные условия. Мужчины сидят в ШИЗО в той же одежде, в которой ходят по лагерю: трусы, майка, носки, рубашка, брюки и пиджак. 

В ИК-3 женщин перед входом в изолятор раздевали, оставляя только трусы, тонкую сорочку и резиновые тапки. 

«Даже на таком уровне работает патриархат. Я не понимаю, почему для женщин настолько издевательские условия. У нас что, другая температура тела или мы мерзнем меньше [мужчин]?» — возмущается Бендас.

Штрафной изолятор политзаключенная описывает как бетонную коробку с окном в половину стены, которое не застеклено, а заколочено куском поликарбоната. Поскольку он прикручен к деревянной раме только по углам, то пропускает дождь, снег, ветер. Из-за этого температура внутри камеры не отличается от температуры на улице. Холоднее всего весной, когда отопление уже отключили.

«Зимой можно хотя бы прильнуть к теплой трубе. Но и она особо не спасала. Когда я просила теплые вещи, мне отвечали, что по ПВР не положено. На третьи сутки тело скрутила судорога и я отказалась от еды. В тот же день мне выдали мои носки», — говорит Ольга, но уточняет, что два дня спустя их забрали.

Ольга вышла на свободу в августе 2022-го. Она надеется когда-нибудь сделать так, чтобы женщины не сидели в ШИЗО голыми. В этом ей обещала помочь правозащитница Ева Меркачева.

О пытках в ИК-6 Шипуново в Алтайском крае рассказала еще одна политическая заключенная, Мария Пономаренко. Ей так сильно вывернули руки, что она потеряла сознание. После этого сотрудники обвинили ее в том, что она, босая, наступала на ноги инспекторам, державшим ее за руки, и плевала на ковер. В результате на Пономаренко завели второе уголовное дело за нанесение не опасного для здоровья вреда (часть 2 статьи 321 УК РФ). Максимальное наказание по этой статье — до пяти лет лишения свободы. Его могут добавить к шести годам, которые Мария получила по статье о «фейках» про российскую армию.

«Загипсуют, намажут зеленкой и отправляют на промзону»

В ноябре 2023 года Мария Украинец, заключенная мордовской ИК-2 в поселке Явас, пыталась покончить с собой. Ее удалось спасти, а вскоре она через других заключенных передала записку с призывом о помощи, которая попала в руки Саши Граф. В ней запуганная женщина описала, как сотрудник избил ее, вырвал ей волосы. После этого Мария в ШИЗО вскрыла себе вены «сильно, три раза» и «без сознания валялась в своей крови».

Адвокат Ольга Подоплелова приезжала в Явас трижды. К Марии ее не пустили ни разу. После жалобы, которую «Женский срок» подал в прокуратуру и УФСИН по Республике Мордовия, начальника ИК-2 Вячеслава Кимяева привлекли к дисциплинарной ответственности, а нарушений в действиях начальника ЛИУ-3 Александра Яковлева не нашли. 

До Марии Украинец в том же ШИЗО вскрыла вены Анна Гайдукова. Она же первой сообщила об издевательствах в ИК-2. Первые жалобы на мордовский лагерь Гайдукова написала в начале 2015 года, через несколько месяцев после того, как попала туда по «народной» статье на девять с половиной лет. Впервые столкнувшись с наказаниями в ИК-2, женщина обратилась за помощью. Когда одна заключенная не выполнила план, всю бригаду в тридцатиградусный мороз оставили ночевать на плацу, а наутро погнали на промзону, не дав позавтракать и умыться. 

«Я тогда первый раз переночевала на плацу — только месяца два пробыла в колонии. У меня поднялась температура, и меня увезли в больницу. Я поняла, что со своим ВИЧ могу за девять лет не выжить. После моих жалоб мне в дорогу выдали врача», — говорит бывшая заключенная. 

До Мордовии Анна несколько лет провела в колониях Свердловской области и Удмуртии за кражи, но ИК-2 называет самой жестокой. За попытки бороться с пытками Гайдукову наказывали: сажали в клетку — помещение в полтора квадратных метра, предназначенное для хранения инструментов. Там Анна провела неделю после конфликта с бригадиром на промзоне, которая накричала на Анну из-за того, что та не успевала выполнять нормативы: 200 заключенных должны были отшивать по 120 костюмов в день. 

Когда бригадир выгнала Гайдукову из цеха, та столкнулась в коридоре с директором промзоны Дмитрием Кулешовым. Он несколько раз ударил ее кулаком по голове и отправил в клетку. 

Несмотря на морозы, у Анны забрали бушлат и телогрейку, оставив только рубашку и юбку. 

Сотрудники специально открывали дверь в штаб так, чтобы в клетку задувал ледяной ветер. Спать приходилось на корточках. Через неделю Анну выпустили в отряд, потому что в колонии ждали очередную проверку. 

Каждые три месяца Анну вывозили в «вольную» больницу на терапию ВИЧ. Осенью 2020-го, во время очередной госпитализации в ЛИУ, она познакомилась со священником Сергеем Троценко, который навещает заключенных в мордовских колониях. Анна рассказала ему обо всем, что творится в ИК-2. Как осужденные работают круглосуточно, успевая поспать не дольше трех часов. Как ежедневно в 18:00 администрация отключает видеокамеры в цехах, чтобы не было видно, что женщины продолжают работать сверхурочно. Как из-за запрета ходить в туалет чаще одного раза в день женщинам приходится брать с собой банки, ковшики, даже полиэтиленовые пакеты. 

«Они садились прямо под ленту [и справляли нужду]. Это нормальное явление было. Кто-то бегал в раздевалку и писал на пол. Либо ходили в [подсобку], там ведро стояло», — рассказывает Анна об унижениях. 

Позже слова Анны подтвердили еще несколько бывших заключенных, в их числе Алеся Бондаренко, которая отбывала срок в той же колонии до ноября 2020 года. По ее словам, к работе привлекали и осужденных с детьми, «в случае невыполнения плана сотрудники не отпускали после смены к ребенку, а заставляли работать».

Священник пересказал услышанное правозащитникам фонда «Русь сидящая»*. К Анне в больницу приехали адвокаты Даниил Берман и Ольга Подоплелова. Вместе они направили жалобы в правоохранительные и надзорные органы. За это Анну, как и Кристину Долю, на полтора года отправили «в СУС». 

В ШИЗО Анна была всего раз, но точно знала: там ее будут бить. 

Чтобы избежать этого, она вскрыла себе вены обломком бритвы: «Я не собиралась умирать. Просто это был единственный вариант избежать рукоприкладства со стороны администрации. Меня даже не вывезли в больницу: испугались, что я буду жаловаться. Забинтовали, накололи какие-то уколы и отвели назад в ШИЗО». 

Пока Анна была в штрафном изоляторе, к ней приезжал адвокат Даниил Берман. Его не пустили за ворота колонии, соврав, что Гайдукова отказывается разговаривать с ним. Спустя почти год проверок сотрудники Следственного комитета заявили, что не нашли нарушений, и отказались возбуждать уголовное дело по жалобам Гайдуковой: якобы та сама писала заявления о выходе по собственному желанию на хозработы или уборку территории. 

Практика принудительных письменных согласий есть не только в ИК-2. Мила Семашко, бывшая заключенная ЛИУ-7 города Цивильска в Чувашии, рассказала: «Периодически приходилось работать трое суток подряд с перерывами на еду, перекуры и двухчасовой сон. Для этого администрация вынуждала девушек подписывать “добровольное” согласие на такой режим труда». 

Из письма подруги, которая до сих пор находится в ИК-2, Анна узнала, что в колонии увеличили рабочую субботу: с февраля женщины вынуждены шить не до часу дня, а до пяти вечера. А физическое насилие не прекратилось даже после проверок ОНК и СПЧ. «Одной женщине сотрудник разбил голову просто за то, что она потеряла ножницы. Другой оперативник сломал ногу после того, как она взяла из столовой кусок хлеба, потому что во время работы их часто не отпускали на обед. В больнице, где пострадавшей накладывали гипс, она сказала, что сама упала. Врачи понимают, почему сломаны ноги-руки, разбиты головы, но сделать ничего не могут: загипсуют, намажут зеленкой и отправляют на промзону», — говорит Гайдукова.

Вышедшая из ИК-2 в 2017 году Ольга также рассказала об избиениях. После того как у нее произошла перебранка с сотрудником, он стал бить Ольгу кулаками по голове, животу, спине и ягодицам, а в завершение избил металлическим прутом. Зверства продолжались, пока осужденную не перевели в другое учреждение.

Анна Гайдукова говорит, что начала борьбу с колонией, потому что «чувство страха в тот момент отсутствовало, настолько все накопилось». По ее словам, тысячи других женщин запуганы, а, выйдя на свободу, стараются поскорее забыть страшные годы и не верят в правосудие. Но, если бы не они, то люди по ту сторону колючей проволоки до сих пор считали бы, что тюремная система исправляет заключенных, а не калечит и убивает. 

* Признаны Минюстом «иностранными агентами».